Владимир Перемолотов - Талисман власти
— Эй, Исин, глянь-ка, чем они там занимаются. Мне не видно.
Исин изогнулся как мог, и заглянул за дерево.
— Костер жгут.
— Это я и сам чувствую, — заметил Гаврила. — Дым все-таки. Что там еще?
— Люди сидят.
— Много?
— Четверых вижу.
— Просто сидят?
— Разговаривают. Похоже, ждут кого-то.
Исин замолчал, вытягивая шею стремясь разглядеть как можно больше. Гаврила не мешал ему своими вопросами, тем временем сам, безуспешно стараясь разорвать веревку. Приходя в себя в очередной раз после предпринятых усилий, он услышал, как хазарин сказал:
— Похоже, что нам будет очень плохо.
— Что ты там еще углядел?
— Там в костре у них…
— Что?
— Щипчики разные греются. Я у князя в пыточной такие видел…
Новость была очень неприятная.
Наверное, самая неприятная из тех, что ему удалось услышать за сегодняшний день. Избор с трудом сглотнул образовавшийся в горле комок. Нужно было что-то сказать.
— Ты я смотрю вовсе этому не рад, — сказал он не найдя ничего более подходящего к случаю.
— Я бы и радовался, если б было чему, — ответил Исин с трудом оторвав взгляд от костра. — Вообще то я человек жизнерадостный… О! Засуетились чего-то…
Над тихим берегом разнеслись крики:
— Атаман! Атаман!
От этих голосов у Избора тоскливо засосало под ложечкой. Это не было страхом, это было какое-то совершенно особенное чувство безысходности. Тек же, верно, чувствуют себя лягушки той не парализованной частью своего сознания, которой они оценивали приближение к себе заворожившей ее змеи.
— Надо было за соплей ехать, — сказал вдруг Гаврила. — Хорошая у сотника сопля была. Длинная. И чего это мы хазарина не послушались?
За спинами послышался скрип песка. Скосив глаза, Исин увидел, как подобрался единственный видимый ему разбойник. Подходил кто-то серьезный.
— Обобрали?
Голос был резкий, требовательный. И принадлежать он мог только человеку привыкшему повелевать и держать эту вольницу в повиновении.
— Осмотрели, — откликнулся кто-то. — Они беднее мышей. Там и брать-то нечего.
— У них один кошель на троих, да и в том нет почти ничего… — добавил другой голос. — Прожились в дороге …
— Шкатулка где? Нашли?
— Нашли.
— Покажи! — потребовал Швед. Этот тон не понравилось тому, к кому обращался Швед и с непонятной побратимам издевкой, почти со смехом тот ответил:
— Держи, посмотри сам.
Они услышали, как Швед тяжело вздохнул, а потом перехваченным гневом голосом спросил кого-то:
— Ах ты, сволочь! Шутить вздумал?
И вслед за этим послышался звук удара, стон и плеск воды.
Голосов за их спиной больше не было, слышно было только, как напряженно дышат люди.
— Все поняли? — спросил Швед.
Никто не ответил. Наконец до побратимов донесся слабый стон жалкое хлюпанье, словно кто-то маленький и слабый плескался в мелкой воде и не мог вылезти на берег. Ничто более не нарушало тяжелого молчания.
— Ну, дурак он, — сказал, наконец, что-то, верно, самый отчаянный. — Шутить не умеет…
— Я тоже не умею шутить, — сказал Швед нормальным голосом. — Добейте его и бросьте рыбам.
Может быть, разбойники и не любили Шведа как отца родного, но слушались его ничуть не меньше. Тотчас послышался стон, слабый вскрик, что-то вроде «в носу поковыряй» и мощный всплеск — беднягу посмевшего так неумно пошутить бросили в реку.
Скрип подошв по песку сменился шелестом раздвигающейся травы, и Швед появился перед ними.
Глава 41
Исин посмотрел на него и улыбнулся. Не мог не улыбнуться. Теперь ему стала понятна шутка свежеиспеченного покойника. У Шведа не было рук! Ни одной!
И даже в носу ему поковырять было нечем. Сотник улыбался и улыбался, вполне понимая, что вряд ли Швед отпустит живыми и невредимыми людей, виновных в его теперешнем состоянии. Хазарин оглядел разбойника со всех сторон и остался доволен своим ударом. У Шведа не было не только рук, у него не было и плечей! Своей странной фигурой он походил странную скособоченную, сужающуюся кверху башню и хазарин понял, что терять ему нечего. Живыми их отсюда не выпустят.
«Как он выжил после этого?» — подумал Исин, заслоняя улыбкой волну гадливого ужаса, что поднялась в нем при виде уродливого обрубка.
— Что смеешься? — спросил Швед, в ответ на его улыбку. Руки и ноги у Исина были связанны, но язык-то свободен!
И он постарался ударить словом, того, кого не мог ударить ни рукой, ни ногой.
— Да вот смотрю на тебя и радуюсь, что не похож на тебя.
— А я думал, что зубами хвалишься. Улыбайся, пока они есть.
Швед не стал притворяться и играть и пленниками в кошки-мышки. Он подпрыгнул и попытался ногой ударить сотника в лицо. Клок волос, свисавший с макушки, словно язык огня соскользнул с шеи на грудь и качнулся в сторону. Хазарин не успел отклониться, но даже если б и успел, то это ничего не изменило бы. Так и так Швед промахнулся. Понятно, что если человек всю жизнь работал руками, а потом эти руки потерял, то управляться одними ногами ему будет трудновато. Промахнулся он совсем немного — на ширину ладони, и вместо Исиновой щеки его нога ударила в ствол дерева. Разбойник зашипел от боли, как жир на сковородке, но потом, когда у него прорезался голос, длинно выругался, прикладывая ругательства другу к другу плотно, словно бревна в стене. Это была ругань отчаянного, но беспомощного человека. Он возился на земле, похожий на большого жука, скребя ее ногами, пытался встать, но не мог.
Никто из стоявших чуть поодаль разбойников не решился помочь атаману, до тех пор, пока он не прокричал:
— Да помогите же мне!
Тут уж на помощь бросились все. Они столпились вокруг него, начали поднимать, отряхивать, а он вырвавшись из их услужливых рук, заорал забывшись:
— Клещи мне!
Клещи, темню-вишневые от жара тут же притащили к деревьям. Несший их разбойник обжегся и уронил их в траву. Швед бросился к ним, но на пол дороге понял, что бежать туда незачем — у него не было того, чем он мог бы их поднять.
Осознав это, он остановился, и размеренно задышал, успокаивая себя.
А Исин смеялся. Смеялись и Гаврила с Избором. Под их смех Швед успокоился и взял себя в руки и даже посмеялся вместе с ними.
— Конечно, я не могу сделать с вами то, что хотел. Ты об этом позаботился.
Он кивнул Исину почти добродушно.
— Но я еще могу насладиться вашими страданиями, которые вы испытаете по моему приказу. Об этом я тоже позаботился.
Если б они промолчали, то Швед расценил бы это молчание как трусость.
