Дмитрий Скирюк - Руны судьбы
Она ошиблась. Это чувство было в ней. Оно не умерло, а просто ожидало, тихо тлело в тайниках её души, задавленное грузом боли, безразличия и грусти. И когда подуло свежим ветром, и просохли старые тяжёлые дрова, оно прожгло, пробило себе путь наружу, вырвалось и теперь заполняло пустоту внутри неё, заполняло жарко, почти до ожога, как горячий воск заполняет подставленную ладонь. Она не знала, правильно ли это, и не желала знать. Ей снова вдруг неимоверно захотелось жить, если не ради себя и не ради него, то хотя бы — ради этого неведомого чувства, которое теперь проснулось в ней и разбило корку льда в её душе. И в то же время ей было страшно сделать первый шаг. Она вспомнила взгляд ведуна на поляне и вспыхнула, как то полено в очаге. Ялку бросало то в холод, то в жар, дыхание сбивалось, ей было сладостно и больно, она была сейчас как в лихорадке. Еще немного, и ей сделалось по-настоящему плохо. В голове стучали молоточки. Всё, что было до того, забылось. Едва соображая, что делает, она встала, закуталась в шаль, неслышно подошла к кровати травника и там остановилась, не зная, что делать теперь.
Одно безумно долгое мгновение не происходило ничего. Потом Жуга вдруг повернулся и открыл глаза. Ялка вздрогнула, потупилась. Услышала негромкий вздох и шорох одеял. Когда она нашла в себе силы вновь поднять глаза на травника, тот уже сидел.
— Этого я и боялся, — глядя в камин, проговорил негромко он. Перевёл взгляд на девушку и вновь вздохнул.
Ялка продолжала стоять и молчать.
— Ну что же, — сказал он, — садись.
Она села. Посмотрела на него и заморгала, сдерживая слезы и слова. Отвела глаза.
Потом вдруг молча бросилась травнику на грудь, уткнулась лицом туда, где крестиком с кольцом был выжжен старый шрам, вся сжалась так, и замерла, вздрагивая. Почувствовала, как тот напрягся и расслабился, погладил её по волосам и мягко, но решительно отстранил от себя.
— Не надо, Кукушка, — сказал он. — Не надо.
Она не знала, что ответить, как сказать ему, как ей облечь в слова всё то, что было на душе. Наверное, говорить не надо было вовсе, да и естество само подсказывало ей, что надо делать, но она не решалась, не могла, боялась сделать этот шаг, разрушить стену, разделявшую её и мир вокруг, который схлопнулся до одного человека.
— Мне страшно, — наконец мучительно выдавила она. — Я боюсь, что не смогу сказать... не успею...
— Это совсем не то, что ты думаешь, — сказал Жуга. — Постарайся успокоиться.
— Я не хочу успокаиваться, — она опять придвинулась к нему. — Я... хочу к тебе.
Тут Ялка ощутила неожиданное облегчение. Самое главное было сказано, и слова хлынули из неё не потоком, но ручейком, который только появился и теперь нащупывает путь между камней и веток.
— Я хочу быть с тобой. Я искала тебя всё это время... всё это время я шла к тебе. Ты мне снился. Я только теперь поняла, зачем я шла. Я думала... не знаю, что я думала, но это было совсем не то. Мне не нужно твоё колдовское умение, мне ничего не нужно, мне нужен только ты, ты один, понимаешь? Я вдруг почувствовала, что могу тебя потерять вот так, ни с того, ни с сего, что ты опять уйдёшь и больше не вернёшься, и мне стало страшно. Я... — она сглотнула. — Я никогда ничего такого никому не говорила. Ты не любишь меня?
Травник вздохнул и ничего не ответил.
— Ты мне нравишься, — опять заговорила Ялка, — но ведь не в этом дело. Это... это совсем другое... Я не умею сказать. Я раньше не понимала... не думала... что бывает... так...
Она проглотила слезы и опять умолкла.
— Тогда попробуй понять сейчас, — мягко сказал Жуга. — До этого вечера я ничем не отличался от ста тысяч других, но теперь, когда ты узнала меня лучше, тебе кажется, что я стал для тебя единственным на свете. Тебе кажется, что ты всегда искала только одного меня, что ты не можешь без меня больше жить. Так часто бывает, когда остаёшься один, когда случилась большая радость или большая беда, когда рвёшь всё, что связывает тебя с прошлым. Я знаю, я сам был таким. Но ничего этого нет. Понимаешь? Нет. Есть просто игра, в которую вы, женщины, не можете не играть. А то, что ты приняла за козыри, на самом деле — краплёная карта.
— Зачем ты смеёшься надо мной?
Травник грустно вздохнул.
— Я не смеюсь, — сказал он, — просто я всегда играю честно. Я знаю, как это бывает. Я просто оказался рядом и обижал тебя меньше других. Окажись на моём месте кто-нибудь другой, не злой и не очень страшный, ты бы приникла к нему. Подумай сама.
— Нет... — она затрясла головой, — нет, нет... Я не верю. Я не хочу верить. Я не хочу так думать. Зачем об этом думать, если можно не думать? Мне хорошо с тобой. Не прогоняй меня! Прошу, не прогоняй!
— Да не гоню я тебя, не гоню! — с досадой ответил Жуга. Сгрёб волосы в горсть. — Яд и пламя, вот же повезло... Пойми же ты, в любви всегда так: один любит, другой только позволяет себя любить. Я не могу себе этого позволить. Я буду только пользоваться твоей любовью, только брать и ничего не отдавать взамен.
— Ну и бери! — вскричала она почти радостно. — И пользуйся! Мне ничего не надо. Только б ты был рядом. Мне страшно одной. И пусто. Я... я ничего не хочу без тебя. Мой мир утратил краски. Понимаешь?
Травник мягко улыбнулся.
— Это не страшно, — сказал он, — можешь мне поверить: я не различаю цвета.
— Я не об этом! Ой... прости. — Она чуть отодвинулась, будто испугалась, что нечаянным движением может причинить ему боль. — Это правда?
Травник молчал. Потрескивал огонь в камине.
— Хочешь, я скажу тебе, что будет, если я соглашусь? — вдруг сказал Жуга и, не дожидаясь ответа девушки, продолжил: — Сначала мы будем вместе, и тебе будет казаться, что мир стал цветным. Ты будешь радоваться и смеяться без причин, томиться в ожидании меня и трепетать от мысли, что можешь меня потерять, и не чуять под собою ног, когда бежишь ко мне. А я уже не смогу быть один, потому что я поверю. Я буду всегда думать о тебе. Мой заброшенный лес будет всегда открыт для тебя. Твои шаги я буду различать среди тысяч других. Твоя походка позовёт меня, как музыка, и я выйду из своего убежища. Но так будет не вечно. Скоро, очень скоро — не пройдёт и года, ты станешь скучать. Опьянение пройдёт. Ты станешь смотреть на меня совсем другими глазами, — прежними глазами, или даже хуже. А потом я стану тебе не нужен.
— Нет! Нет...
— Да, — твёрдо сказал травник, глядя девушке глаза в глаза. — Ты забудешь всё, о чём ты думаешь сейчас. И даже если я напомню, ты не вспомнишь. Не захочешь вспоминать, как сейчас ты не хочешь думать и верить. Начнутся ревность и упрёки. Потом — скандалы и истерики. Потом ты начнёшь искать удовлетворения на стороне или замкнёшься в себе. И ничто тебя не переубедит. И настанет день, когда ты скажешь мне: «Ты — не то, что мне нужно». Именно так: «Не то, что мне нужно», как будто я не человек, а какой-то предмет.
