Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр
Выгнулась старая спина.
Растопырились руки.
И пальцы в пол вцепилися… продрали дерево.
Я и дышать-то перестала. Что бы ни сидело в круге, моею бабкою оно не было… слыхала я про подменышей. Так они больше младенчиков крадут, своих людям подсовывая, капризных да крикливых. Старухи им без надобности.
И… подменыши крохотные.
Слабосильные.
Их, коль поймаешь, удержать легче легкого. За плечико возьмешься, тряхнешь добре аль крапивою, которой дюже они страшаться, перетянешь разок, тут-то и явятся родители, о чадушке заботу проявляя. Станут злато-серебро предлагать, каменья всякие, клады сокрытые, чтоб только отпустили люди.
Не чинили вреда.
Тварюка в круге зашипела.
— Зослава, не двигайтесь, — холодно произнесла Люциана Береславовна. — Все немного… сложней, чем казалось. Но мы справимся.
Мы?
Я от не справлюся… тварь ходит кругами, на четвереньках… зад выставила. Руки вытянула. На руках тех кольца-перстни сверкают, бранзалетки позванивают. Из роту слюна течет, и тварюка оною слюной мало что не захлебывается.
Головой мотнет, и брызги во все стороны.
Страх!
— Зосенька, — тварюка остановилася и голову ко мне повернула. Губы растянулися. Глаза раскрылися, только не светлые бабкины, а кровью налитые, тяжкие. — Это ты, внученька?
Хотела я сказать, что, кем бы она там ни была, только не внучка я ей. Но Люциана Береславовна нахмурилась, и я губу прикусила.
Мало ли.
Вдруг промолвлю словечко, и волшба разрушится. Бывало такое в сказках про девиц неумных. Только отчего-то не хотелося, чтоб сказка сия наяву повторилась.
— Что ж ты бабушку не обнимешь? — лисливым голоском тварюка спросила. И на ноги поднялася.
Распрямилася.
Я прям-таки услышала, как хрустят бабкины косточки.
— Я уж по тебе соскучилася… — она облизнулась, и я закрыла глаза, чтоб не видеть ее. Но стало только хуже. Слышала-то я бабкин голос.
Этот голос мне колыбельные пел.
И утешал.
Советы давал, сказки сказывал. И тепериче казаться начинало, что там, в круге, все ж моя Ефросинья Аникеевна заперта. А я стою и ничего не делаю, мучить позволяю дорогого человека. Небось, сама и начертила… сама и стереть могу.
Ниточки силы переплелися, и крепка сеть получилась, но в любой сети слабое место есть. Потяни за ниточку, и рассыплется ловушка.
А я…
Нет.
Не поддамся.
— Забыла ты мой дом… в гости и не заглядываешь… а я ночей не сплю, — продолжала жалиться моя бабка. — Все думаю, где моя Зославушка… уж я-то тебя с малых лет растила… пестовала… я ли тебя ни люляла? Я ль не носила на руках? Я ль не покупала пряников печатных…
Я глаза разлепила.
Стоит старуха сгорбленная, немощная. И плачет. Катятся из закрытых глаз слезы, одна другой крупней, не слезы — цельные каменья драгоценные. Грязна?
Так я сама ее вымазала.
Белила там… румяна… прихорошилась бабка… глупо вышло, но откуда ж ей, в Барсуках жившей, столичные моды ведать? Небось, просто хотела, чтоб мне за нее, простую, небеленную, стыдно не было… а я… неблагодарная.
— А ты меня и знать ныне не хочешь, — заскуголила она. — И верно, куда тебе, царевой невесте, старуха простая? Скажи хоть словечко… и поеду назад… забуду, что есть у меня внученька… одна опора, одна надежа… была, да сгинула в столицах…
— Зослава, не вздумайте поддаться. Она вас морочит.
Голос Люцианы Береславовны был сиплым, надсаженным.
Кто морочит?
У бабки моей сил-то таких нету, чтоб заморочить кого. Она ж травница, обыкновенная травница, каковых в кажном селении… да и ведаю я ее, никогда бабка вреда людям ни чинила.
И то…
— Буду людям помогать, как прежде… буду жить… помнишь, Зосенька, ты малая была… игралася с иными детками, и в колодец залезла? Всем селом тебя искали… до самой темени. А тятька твой, как нашли, за вожжи взялся. Один раз тебя только перетянул… как ты плакала. Кто тебя успокоил?
Помню.
Бабка.
Она ж обняла, укрыла фартуком своим клетчатым, от которого пахло травами да медом, да самую малость — хлебушком. И по голове гладила, приговаривая, что все беды — не беды вовсе, так, горести малые, что пройдут-сгинут и не вспомню.
Я всхлипнула.
Бабка о том знала, а не тварь… и значит… а с чего я решила, будто помогает Люциана Береславовна? Со слов ейных? С чертежа, коий своими рученьками сотворила? Ну так в магии я не столь хороша, чтоб ведать, для чего чертеж оный…
Бабку-то я с малых лет знаю, а Люциану Береславовну…
Я глянула на нее.
Стоит наставница, белым бела, что статуя из саду. И только жилка синенькая на виске бьется. И из носу красная струйка крови течет.
Руку подняла.
Будто опору ищет, только опереться ей не на кого… разве что… бабка захныкала, и плач этот прям душу мне перевернул.
Шагнула я к кругу.
И остановилась.
Разом стихло хныканье, а из глаз серых бабкиных выглянула тварь древняя. И исчезла, как сом в омуте. Вот тебе… я протянула руку и коснулась белых пальцев Люцианы Береславовны.
Не знаю, что оно туточки твориться, да… мыслю, расскажут, как время придет.
Люциана Береславовна в мою сторону и головы не повернула, только ладошка ейная вдруг стала тяжела, будто мраморная. И холодна. И холод этот мою силу потянул… а тое-то — на самом донышке осталося. И неразумно отдавать, но… но, чую, не отдам — не выдюжит Люциана Береславовна.
А падет она, и круг откроется.
Тварюка выйдет.
И чего утворит, со мною ли, с бабкою — знать того не знаю, ведать не ведаю, да и не желаю.
Потому стояла я. Отдавала силу, сколько было ей… и старалась не слушать старушечьего лепету… только повторяла про себя, что Божиня поможет… всем поможет… сиротам и малым, старым и…
…я, не способная вновь слушать голос бабкин, а может и не ее, но тварюки, которая в бабку залезла, закрыла глаза. Нет, от голоса сие не избавило, но хоть слез не вижу.
И слухаю…
Слухаю, как шелестят слова мертвого языка, слетая с губ Люцианы Береславовны. И не язык то, а будто бы ручей журчит. Скворцы рядятся о своем, о птичьем… и скрипит не то половица, не то ставня приоткрытая… ветром по ногам тянет.
Холодно.
Тяжек месяц-слезогон, долог, все тянется-тянется, а не вытянется никак…
…а закончится, как погонят березы сок сладкий.
…и лопнут на веточках смоляные почки, выкинут хрупкий зеленый лист.
— Зосенька, что ж ты со мною делаешь…
…а там, глядишь, и лето… сессия… зала огроменная… столы… карточки для студиозусов. Тяни, взмолившися Божине на удачу… иные-то, деля удачи, амулетики творят, да толку с них никакого. В зале-то завеса магическая, которая всю волшбу, окромя разрешенное, развеивает на раз.
