Мария Семенова - Право на поединок
И Эврих стукнул кулаком по чёрному камню, словно испытывая, реален ли он. Волкодав еле удержался, чтобы не схватить его за руку. Сам он нипочём не стал бы откалывать или перекладывать камни, составлявшие Всадника. И другим не собирался этого позволять.
– Там, на карте, – сказал он, – была гряда островов. До них далеко?
Эврих безнадёжно отмахнулся.
– Далеко. И по ним не выберешься на берег. Большей частью это обыкновенные рифы, затопляемые в прилив…
Йарра сидел между двоими мужчинами. Эврих уже распорол задубевшие от соли узлы промасленной сумки и силой заставил мальчика облачиться в сухую рубашку. Теперь они с Волкодавом грели его своими телами.
– Без толку сейчас впотьмах обсуждать, – проворчал венн. – Утром оглядимся, что тут к чему…
Оба, впрочем, догадывались, что навряд ли с рассветом им суждено было заметить что-либо вселяющее надежду. Лишь неприветливый океан, простирающийся во все стороны до горизонта. Что же касается самого Всадника, на нём, скорее всего, не рос даже лишайник. Волкодав, давно приученный жизнью рассчитывать на самое худшее, понимал: видят Боги, всё-таки придётся им думать не о спасении, а о том, как бы проявить перед смертью побольше достоинства. Некому будет оценить их последнее мужество, никто не прочтёт даже записей, которые наверняка сделает Эврих. Но всё равно не хотелось бы умереть так, как это вышло у несчастных сегванов.
Эврих, похоже, думал о том же.
– Во имя подола Прекраснейшей, подхваченного ветерком! – сказал он. – У нас не велят дурно отзываться о мёртвых, но, право, как больно разочаровываться в людях! Все жаждут жизни, но не любой же ценой её покупать!…
– Мужественные, красивые лица, – фыркнул Волкодав. – За борт ради кого-то там кинутся…
Эврих расхохотался и тотчас жалобно сморщился, запоздало прижав ладонью повязку на голове. Каким-то образом его смех внятно прозвучал сквозь шум ветра и волн и даже породил среди скал эхо, не сразу утихшее после того, как он испуганно замолчал. Мыш, прятавшийся за пазухой у Волкодава, встрепенулся и высунул ушастую голову, но потом успокоился. Молодой аррант выждал некоторое время и подал голос уже шёпотом:
– Увы, ты верно судишь о людях, друг венн. Ты видел больше зла и всегда умеешь его распознать.
Хотел бы я почаще ошибаться в лучшую сторону, подумал Волкодав. Я дошёл до того, что совсем людям не верю. Вслух он сказал:
– Здесь по крайней мере не качает, как на корабле. Рассветёт, хоть дочитаю спокойно, что у Зелхата в книге написано.
– И грести, точно каторжного, не заставляют, – согласился Эврих. Потянулся, хрустнув онемевшими суставами, и добавил: – Я надеюсь, ты дашь мне выполнить мой долг учёного и не предложишь употребить в пищу листы рукописи, на которых я изложу наше удивительное приключение?…
Волкодав пожал плечами:
– Если ты их испакостишь чернилами, как и все предыдущие, кто же станет есть такую отраву?…
На этот раз они захохотали в три голоса, и эхо, пустившееся в путь по каменным трещинам, никого не смутило.
– Ты что-то говорил об отце, – напомнил Йарре любопытный аррант. – По-моему, ты звал его, когда нас подхватило волной!
– Ну… – замялся юный итигул. – Всадник, он всё время менялся… а я знай твердил, что мы родичи… как ты мне велел… вот со страху и померещилось… Я как будто увидел отца… он скакал ко мне на Саврасом и звал: «Хватайся за стремя!…»
Волкодав покосился на Эвриха и увидел его глаза в темноте. Действительно, мало ли что могло причудиться в миг опасности насмерть перепуганному мальчишке. Если бы только… если бы уступ, на который их вышвырнула волна, не был расположен как раз возле стремени каменного исполина…
– Когда воины нашего племени теряли в бою коня, они уходили от погони, держась за стремя товарища, – сказал Йарра. И добавил с законной гордостью: – Я хорошо умею так бегать. Меня отец научил.
– Ну, значит, не пропала даром отцовская наука, – проворчал Волкодав. – Тебе не очень холодно, парень? Засни, если сумеешь.
Эврих помалкивал. Кажется, мрачная легенда оборачивалась совершенно неожиданной стороной и даже сулила некоторую надежду. Чудо Всадника непременно следовало обсудить, но сейчас уж точно было не время и не место для подобного разговора, и аррант это очень хорошо понимал.
Они умудрились уснуть в своей пещерке, забившись в самую глубину каменного гнезда и намотав на себя все вещи из сумок – и сухие, и мокрые. Волкодав порывался сторожить ночью, но Эврих сумел в кои веки раз убедить его, что сторожить было не от кого. Выбраться из чудовищного котла под копытами Всадника и тем более вскарабкаться оттуда наверх не смогла бы ни единая живая душа. Удивительно, но Волкодав не стал спорить с аррантом. Свернулся на жёстком камне и задремал. Так он спал когда-то в каменоломнях, где всё было совсем по-другому, за исключением одного: не умеющему приспособиться и перенести холодную сырость там тоже было не выжить.
Ему снились лошади. Вороные, чалые, рыжие, белые и гнедые подходили к нему, трогали тёплыми губами, дышали в лицо. Он спал очень некрепко и понимал, что это всего лишь сон. По вере сегванов, белая лошадь во сне означала скорую гибель: верховный сегванский Бог, длиннобородый Храмн, ездил на белом коне и время от времени посылал Своего скакуна за теми, кого желал забрать на тот свет. У веннов не было ни единой дурной приметы, связанной с лошадью. Конь, любимец Солнца, Молнии и Огня, мог нести только добро. Плавая на грани бодрствования, Волкодав истолковал собственный ещё длившийся сон как предвестие счастливого времени и исполнения желаний, а появление белой кобылицы – как знамение добродетельной и красивой жены, которую он когда-нибудь обретёт. Серый Пёс вприпрыжку бегал по зелёному лугу, носился взапуски с лошадьми и делал вид, будто пугает их заливистым лаем. Ему было хорошо.
Когда венн проснулся, стояла невероятная тишина. В памяти ещё звучал грохот волн и свист ветра, и он поймал себя на том, что напрягает слух, силясь уловить ставшие привычными голоса шторма. Но услышал только, как чихнул Мыш, умывавшийся на выступе камня. Волкодав открыл глаза. Всадника окутывало белое молоко густого тумана, оседавшего на скалах росой. Сквозь туман пробивались мутные солнечные лучи. Так бывает, когда где-то там, наверху, сияет ясное небо. Эврих и Йарра ещё спали, тесно прижавшись друг к дружке. Волосы у того и у другого казались седыми от унизавших их бисеринок влаги.
Волкодав не стал тревожить спящих друзей. Выбравшись из пещерки, он не спеша размял одеревеневшее тело, потом стянул сапоги и полез вверх по утёсу. Камень был мокрым и скользким, но он не боялся сорваться. Мальчишки-рабы в Самоцветных горах каждый день лазили на отвесные скалы, в пещерные колодцы и на стены подземных залов: протаскивали верёвки, выжигали отравленный воздух, доставали сорвавшийся инструмент… Те, кто не погибал, обретали способность ползать, как мухи, чуть не по потолку. Волкодав не погиб.
Мыш кончил умываться и последовал за хозяином, перелетая с выступа на выступ. Волкодав искал опору для пальцев рук и ног, подтягивался, повисал, нашаривал другую опору и снова подтягивался. Тело постепенно обрело гибкость, ему стало тепло.
Чем выше он лез, тем светлее становилось в тумане. Потом донёсся крик чайки. Волкодав вспомнил, что накануне никаких чаек не было видно. Моряк из него был по-прежнему никудышный: он тщетно пытался сообразить, живут ли эти птицы только у берегов или всё-таки залетают далеко в открытое море. Он сказал себе, что птицы, верно, пожаловали с островной гряды, помеченной на карте у Эвриха. Ищут корм. Выклёвывают глаза мёртвым сегванам, качающимся на волнах…
Он одолел почти всю гриву каменного коня, когда внизу послышались испуганные голоса, потом истошный крик Эвриха:
– Волкодав!… Волкодав!…
– Да здесь я, здесь, – отозвался венн. – Что орёшь?
Он как раз ощутил на лице дуновение ветерка, которого и в помине не было возле пещерки. Плотные пряди тумана медленно завивались, вытягивались и ползли, огибая чёрные камни. Спереди уши каменного скакуна казались совершенно живыми, стоячими, внимательными. Оттуда, где сидел Волкодав, было видно, что это всего лишь неровные обломки скалы. Он снова вспомнил горы и тяжёлые тучи, стекавшие через перевалы. Когда он оказался на голове гранитного коня, ветер наконец разорвал туман и отодвинул его в сторону, словно серый клубящийся занавес. Волкодав увидел небо.
Оно было таково, что хотелось молиться. Высоко-высоко в благословенной синеве раскинулись пронизанные утренним солнцем лёгкие серебристые перья, а чуть ниже замерли в неподвижности рослые кучевые облака, подёрнутые, как прозрачным шлейфом, еле заметной дымкой морских испарений. После полудня облака, может быть, начнут собираться и даже прольются дождём, но пока они просто высились в небесах, словно недостроенные чертоги Богов, и манили душу, и были прекрасны.
