Алек Экзалтер - Коромысло Дьявола
Тем временем Филипп Ирнеев с любопытством обревизовал сей образчик одеяния рыцаря-монаха. В каком же веке этакое носили?
Итак, под плотной шерстяной рясой до середины бедра его тело прикрывала облегающая кольчужная рубаха с длинными рукавами.
Сразу и не скажешь, из скольких тысяч мелких стальных колечек ее сплели, сковали. Однако же тяжесть не так уж велика, распределена по корпусу равномерно и удобно.
Под кольчугой надета кожаная туника, нашпигованная медными заклепками и перетянутая шелковым кушаком. Вместо нижнего белья — льняная, похоже, сорочка. Чресла перепоясаны, а пах замотан длинной полосой неприятно грубой материи. На ногах замшевые гетры выше колен и сапоги со шпорами.
Поверх кольчуги кожаный жилет, на нем перевязь с огромадным кинжалом. Слева на поясе необходимая тяжесть бархатного кошеля с дублонами.
Рядом с денежной казной в особом чехле приторочена небольшая тяжелая книга. Обложка из золота ("или она позолочена?"), сверху и снизу накладки слоновой кости. На книге алмазная аббревиатура "P.D.T."
"Это и есть книга силы и знания рыцарей аноптического тайного сообщества Благодати Господней. Последнее и неотразимое оружие воителей, из глубины веков ведущих бесконечную битву против злоумышленной магии и сатанинского колдовства.
Мы видим всех до окончательных подонков дьявольской людской натуры. Нас же не видит никто в нашем истинном духовном облике…"
"Будто?"
В отличие от этой своей средневековой ипостаси, будь то в бреду или наяву, скептический Филипп Ирнеев не верил в действенность мистического исихазма и религиозной экзальтации. Иначе судил дон Фелипе Бланко-Рейес.
В одно мгновение их общая на двоих бесплотная сущность взметнулась над стенами и башнями древнего монастыря. Выше, еще выше.
Отныне они оба видели под собой мириады людских душ в Ла Манче, под крышами и в подземельях, в далеких горах, в долинах, на равнине. Видели и понимали тех, кто страждет, внимали тем, кто наслаждается, или пребывает в безмятежном душевном покое.
Филиппу показалось, словно бы он обрел способность отстраненно лицезреть себя самого, по-прежнему стоящего на коленях в монастырской келье. И в то же время видеть происходящее своими собственными глазами не от третьего, а от первого лица, каким он ни на миг не переставал быть.
Еще выше и дальше в предрассветную мглу… До тех пор, пока белесое небо не почернело и земной глобус не затмил на мгновение сверкнувшее солнце.
"И свет стал тьмой, а тьма светом. Даруй нам, Вседержитель, власть узреть свет в дьявольской тьме, а тьмой изгнать сатанинский свет. Да расточаться исчадия Люцифера, князя света и тьмы от века и мира сего!"
Постепенно голубоватый глобус внизу стал увеличиваться в размерах, обретать очертания материков и океанов, детали рельефа в зримой трансфокации всевидящего разумного проникновения, независимого от ограничений, налагаемых бессознательно рассудочным восприятием действительности.
Теперь Филипп мог рассмотреть, как неподалеку от монастыря, где расположилось его коленопреклоненное тело, у источника в долине Трех висельников купеческий караван понемногу собирается в путь. Готовится на кострах пища, взнуздываются мулы и лошади, работники проверяют поклажу.
Ирнеев явственно видел, что у одного из купцов в седельной сумке покоится черная книга — "Гримуар Тьмы и Света". Ясно было ему и то, почему и как за опасным чернокнижным грузом идет жестокая охота.
Очевидно, это наперехват каравану в соседней долине скорым волчьим шагом стелятся по земле желто-серые плащи магометанских убийц-ассассинов. Видимо, предрассветный мрак им не препятствует.
С противоположного направления, не разбирая поводьев и ночного пути, к источнику скачет угрюмый всадник в черных с золотом доспехах. Его оруженосцы отстают, а пехота и челядь тащатся далеко позади.
Их всех, тех, кто копошится и суетится там внизу, сообразил Филипп вскоре, должно быть, лично встретит дон Фелипе Бланко-Рейес.
"Ага! И скажет он им пару нежных и трепетных слов."
Также подумалось: "как мы туда перенесемся, хотелось бы знать, во плоти, к тем Трем висельникам? И кого наш дон Фелипе там дополнительно повесит?"
"В свое время ты это, возможно, узнаешь и увидишь, рыцарь-неофит. Господь наш Вседержитель стоит неизмеримо выше слепящего сатанинского полуденного света и дьявольской полночной темноты".
"Предполагаю: до того рыцарю Благодати Господней надлежит помочь отцам инквизиторам в монастыре Сан-Сульписио. Довольно скоро нас пригласят к содействию".
"Господь нам даровал предзнание, о мой далекий и близкий последователь, возможно, отпрыск нашей благороднейшей фамилии".
Спустя несколько минут, проведенных в обоюдном дружелюбном молчании и в молитвенной медитации, в келью настойчиво, но осторожно постучали. Потом еще раз, пока в приотворенную щель не сунулись крючковатый нос и дико косящий нагловатый левый глаз. Вслед за ними все так же в профиль, вкось по миллиметру стали протискиваться сучковатые клешнястые лапки.
Затем между дверью и косяком впритык прошла клиновидная голова в монашеском капюшоне. В конце концов деревянные плечи в сутане скорчились в углу кельи и сложились угольником в скрипучем шутовском поклоне.
Человечек в углу чем-то смахивал то ли на контрафактного советского Буратино, то ли на законного итальянского Пиноккио, дожившего до глубокой старости и поступившего в монастырь замаливать грехи плутовской молодости. Но, в чем Филипп был совершенно уверен, пронырливое столярное изделие нисколько не раскаивалось в содеянных мошенничествах.
"Чурбан, он и есть жуликоватое полено. Как ни назови, бревно останется деревом."
— Брат Хайме, ты пришел убедиться, не силою ли Вельзевула я изгоняю бесов земли и воды, огня и воздуха? Разве может Сатана разделиться в земном царстве своем, коль скоро право на разделение мне тоже даровано Благодатью Господней?
— Сухое дерево хорошо горит, однако я не подвержен испепеляющему огню твоего пламенного взора, брат Фелипе. Епископ сомневается в твоих полномочиях, впрочем, как и я, смиренный раб моего Всевышнего и апостольских предстателей его на грешной земле.
— Сухие ветви просят сотворить знамение?
— Прошу не отказать нам с епископом в этой невинной просьбе. Или безотлагательно добейся чистосердечного признания от той беременной ведьмы, богохульствующей перед Святейшим трибуналом.
— Неверующим несть спасения, брат Хайме. Стань своей судьбой.
Не вставая с колен и не оборачиваясь, дон Фелипе коснулся рукояти жертвенного кинжала. Одновременно за его спиной послышался глухой треск, сменившийся грохотом, как если бы кто-то шарахнул на каменный пол вязанку хвороста.
