Елизавета Манова - Один из многих на дорогах тьмы…
7. ЗАСАДА
Вот и все. Простились с Даггаром и Майдой. Простились со слугами — невидимками, которые вдруг обрели естество: один глубокий старик, двое — в тех же годах, что Даггар. Простились с Рансалою; грохнули за спиной ворота, и снова пылит заброшенная дорога, и серое небо вдали сливается с серой землёй.
Расшумелись, подумал о спутниках Торкас, рады, что выбрались из Рансалы. А Тайд молчит и поглядывает с тревогой, и Другой затих, словно вовсе исчез, но он никуда не ушёл, он где-то во мне, и от этого как-то увереннее и спокойнее. Все равно, как сильный отряд у тебя за спиной.
Через несколько я увижу маму, подумал он, и она сразу встала перед глазами. Девочка в чёрном со строгим и прекрасным лицом, и в глазах у неё тайна. А у Энраса не было Тайны, подумал он, почему же она его так любит? Я увижу маму, подумал он, и расскажу о Даггаре и Майде. А отец… что я должен сказать отцу? Я люблю отца и почитаю его, но мне не хочется говорить ему все…
Тишина стояла кругом — только топот дормов и звяканье сбруи. Давно уже скрылись из глаз башни Рансалы, и день наливался тяжестью и духотой. Тихий день, но внутри холодок тревоги. Острый тоненький холодок, как жало змеи.
Они ехали, день тянулся к закату, и тревога делалась все сильней.
— Что там? — спросил у Безымянного Торкас, но тот не ответил ему. И когда впереди показались люди, он тоже не дрогнул внутри. Он знает, что делает, подумал Торкас, а я не знаю, что делать мне.
Люди в серых плащах, но не горцы — другая повадка и иначе сидят в сёдлах. Их втрое больше, подумал Торкас, трое на одного, бывало хуже…
Миг — и вот мы готовы к бою. Тайд по левую руку, Кинкас — справа, остальные трое за нашими спинами. И когда они налетели на нас, мы привычно сомкнулись в круг мечей. Круг мечей, молчаливая доблесть Такемы; малое против большого — но мы стоим до конца, как стоят наши скалы.
Странный, безмолвный бой. Мы молчим, потому что наш клич — это лязг мечей о мечи, но молчат и они, только звон мечей о мечи, только хрип и стоны и редкие крики боли. Кто-то упал позади, но я не могу обернуться. Мы ещё держим круг, нас мало, нас слишком мало, Я ошибся, подумал Торкас, надо было пробовать прорваться, вон, справа, подъезжает ещё отряд.
Он свалил того, кто был перед ним, и достал того, кто напал на Тайда. Удар! Он еле успел прикрыться, отбил, ударил, снова ушёл. Обманный выпад — и его меч яростно взвизгнул, сметая голову с плеч, но Кинкас охнул, упал — и круг мечей разомкнулся.
Он не успел почувствовать страх — Другой откинул его, как щенка; меч вдруг стал лёгким, словно тростинка, слишком лёгкий, подумал он, и больше он ничего не думал, он просто смотрел чужими глазами: не его это были уже глаза, не его это было теперь тело.
Так в сушь обходится с зарослями пожар.
Миг — и в руках у странника два меча, и то, что он делает с ними, непостижимо.
— Хей! — он врубается в самую гущу, а все остальные словно стоят, и вялые медленные удары ничем не могут ему повредить.
— Хей! — два меча вонзаются в плоть, рубят, крошат, сметают с дороги. Они бегут, но Другой быстрей, он встаёт на пути и рубит, крошит, сметает.
— Не надо! — взмолился Торкас. — Хватит! — но он засмеялся безрадостно:
— Нет, малыш! Никто не должен уйти, потерпи, — и никто не ушёл, он один стоит среди трупов, залитый кровью.
Тайд, подумал Торкас. Где Тайд? И другой глянул на скопище трупов.
— Все погибли, когда ты покинул круг!
— Нет, малыш. Двое ещё стояли, когда я погнал это стадо. Глянь-ка за ту скалу.
Они там и были, Тайд и Лонгар, израненные, но — слава Небу! — живые. Лонгар сумел подняться, но Тайд, лежал на земле, и Безымянный встал рядом с ним на колени, осмотрел кое-как перевязанный бок, покачал головой и сказал угрюмо:
— Крепко тебя достали!
— Господин! — сказал Тайд еле слышно. Очень бледен он был, и губы его запеклись, но в суровых его глазах не было страха. — Ты уже бог, господин? — спросил он. — До конца?
— Нет, — ответил Другой. — Только на время. Потерпите, — сказал он. — Я скоро вернусь.
И мы бредём среди изувеченных тел, отыскивая того, в ком теплится жизнь.
И смятое смертной мукой лицо и глаза, исходящее смертным страхом.
— Кто вас послал? — спросил Другой. — Глупец! — сказал он, — я — бог! Я достану тебя и там! — кровавый меч указал на кровавое небо, и бледные губы шепнули: — Ваннор.
— А! — сказал Безымянный. — Знакомец! — и страшный меч оборвал последнюю боль.
— Тайд! — сказал Другой. — Ты можешь ехать верхом?
— Не знаю, господин.
— Сможешь! — сказал он и встал рядом с ним на колени. — Сможешь! — сказал он и положил ему руки на грудь. И Торкас почувствовал облако тёмной силы — тяжёлое, властное, такое же, как тогда. Тайд шевельнулся, лицо его порозовело.
— Да, господин, — сказал он. — Похоже, смогу.
— Вы с Лонгаром вернётесь в Рансалу. Молчи! — сказал он, — сейчас вы будете мне обузой. Но если ты хочешь, чтобы Торкас вернулся… Мне нужен Даггар, — сказал он Тайду. — Скажи, что я жду его в Ланнеране. Пусть подлечат тебя, и сразу же выезжают.
— А если он не захочет?
Но тот лишь усмехнулся в ответ.
— Лучше бы нам вернуться в Такему.
— Чтобы навлечь на неё войну?
Он кликнул Лонгара, и они пошли на поиски дормов. Те убежали недалеко. Сбились в кучу — чужие и наши — и понуро ждут, кто за ними придёт.
Надо было поить скотину, и мы стали снимать седельные мехи с водой. У чужих было мало воды — они долго ждали в засаде. И когда мы выбрали пятерых, остальные дормы пошли за нами.
— Доведи их в Рансалу, — сказал он Лонгару. — Сам видел: Даггару не на чём ехать.
Будто пушинку поднял он Тайда в седло, махнул напоследок Лонгару, и мы остались одни. Только мы и мёртвые, и полная смерти ночь…
Другой связал гуськом трех отобранных дормов и мы полетели в ночь.
— Ночные, — подумал Торкас, но он засмеялся:
— Пускай они боятся меня!
— Враги…
— У вас не придумали луков, а в ближнем бою вы мне не страшны.
— Я не хочу в Ланнеран!
— Твоя мать — Аэна? — спросил Безымянный.
— Да!
— Мне нужен в Ланнеране один человек. Он пытал твоего отца, хотел убить твою мать, а сейчас охотится на тебя. Ну?
Он не сжал кулаки и не скрипнул зубами, потому что тело было теперь не его. Он только страстно подумал: да!
8. БЕЗЫМЯННЫЙ БОГ
Ночь сомкнула небо с землёй непроглядным мраком, и мы несёмся сквозь мрак, летим, как сквозь ясный день, и наши дормы не спотыкаются и не боятся.
И тёмная, беспощадная ярость захлёстывает меня. Она не моя, я знаю, но это я, я — Энрас, я — Торкас, я — невидимый бог, я — часть Первородной Тьмы — гряду на бессильную землю. И возбуждающий зов кружащейся рядом смерти. И меч — часть меня — неотвратимей судьбы и яростней мести; мои глаза не видят его во мраке, но зрением Другого я различаю и то ужасное, что он разрубил с нечеловеческой силой, и чёрная липкая кровь на плаще и на шерсти дорма, и хохот — не мой! — оглушительный яростный хохот, пугающий землю и сотрясающий тьму.
