Наталья Болдырева - Ключ
— Значит это твое имя? — кажется, столь легкое признание мной собственного имени внушало ему сомнения.
— Да.
— Ну-ну. А почему здесь, — он развернул блокнот ко мне, указал на бледно серое печатное слово name, — письмо Белгрское, а все остальное написано по-нашему?
Я не нашелся, что ответить. Боюсь, что и выражением лица я создал себе ряд дополнительных проблем, — Вадимир рассматривал меня крайне внимательно. Наконец, он вздохнул удрученно.
— С глаз! — Я не успел еще сообразить, что же он имел ввиду, как два верных конвоира вновь подхватили меня под руки и развернули — назад, к пленным.
— Стойте! Да постойте же! — я рисковал свернуть шею, а Капитан даже не поднял голову.
Это было не то, чего я ожидал. Совсем не то. Вадимир действовал умно. Он хотел сперва получить как можно больше информации, осмыслить ее, и лишь затем — разговаривать со мной. А я думал было уболтать его, теперь, очевидно, сделать это будет не так-то просто. Записная книжка с номерами телефонов, интересно, к каким выводам придет этот средневековый шерлок, просмотрев ее внимательно: резидентура? шифры? суммы? — я хохотнул. Солдат помоложе посмотрел на меня ошалело, второй — просто врубил подзатыльник. Хорошо врубил — до звона в ушах.
Когда показалась цепь заключенных, я увидел, что скованы они уже только за ноги, сидят на земле — едят с круглых деревянных плошек, по несколько человек с каждой, только и видно было, что мелькающие руки. Я нашел взглядом Сета. Он помахал мне приветливо и улыбнулся. Это заставило меня замереть на полушаге.
— Давай, — ощутимый толчок в спину послал меня дальше вперед, — Вишь? Дружки твои заждались. Радуются.
Мы подошли к цепи. Один конвоир опустил мне руки на плечи и надавил, заставляя садиться, второй — нагнулся подобрать свободную пару кандалов. Тут-то Сет и залепил ему в лицо деревянным блюдом.
Не издав и звука, круто и по косой, солдат провернулся вокруг своей оси и упал тихо, не шевелясь. Второй отпустил меня, кинулся на помощь товарищу. Цепь накрыла его лавиной. Забыв о еде, люди повскакивали с мест, заслонили меня от других, спешащих на подмогу, конвойных. Повалив солдата, они пинали его ногами. Первый мой порыв — кинуться на помощь избиваемому человеку — пресек Сет. Он силой развернул меня к обочине и лесу:
— Беги! Беги, сумасшедший! Ради тебя старались же…
Это я слушал, уже мчась полным ходом. Позади послышался свист плети, стоны и сдавленные ругательства. Это солдаты навалились на цепь. А потом воздух пронзил резкий, короткий щелчок и мимо пронеслось с огромной скоростью, и волосы на затылке встали дыбом. «Стрела или арбалетный болт?» — гадал я, снедаемый живым любопытством, пока, начав петлять, как заяц, не скинул и не выбросил белую майку. Разобравшись с ней, я несся только по прямой, забыв об усталости и боли в ногах — щедром подарке дневного перехода. За моей спиной слышались еще крики, но меня было уже не догнать. Одна мысль о дне в обозе окрыляла. Единственное, что я пытался делать — не вилять. Мне еще надо было не потерять дорогу обратно. Я хотел как можно скорее найти ребенка, и вернуться. Как можно скорей. Так скоро, как только можно.
Остановившись, наконец — сердце молотом бухало в ребра — я уперся руками в колени, пытаясь отдышаться, собраться с мыслями.
Итак, мне надо идти параллельно тракту, забирая чуть к нему, чтоб в итоге выйти на место стычки. Там осталось достаточно поломанных кустов и разбросанного сена, чтоб наверняка не проскочить мимо. Дальше — минут десять-пятнадцать через лес, избушка где-то совсем близко к дороге. Сориентировавшись на месте, я начну искать девочку.
Двинувшись в намеченном направлении, я вскоре понял, что не привык бродить по лесу с обнаженным торсом, будто тарзан. Было холодно. Когда зубы начали отплясывать четко различимый степ, я заставил себя расправить сведенные плечи, взмахнуть пару раз руками, развести ладони по широкой дуге, попрыгать и — побежать. Тихой, неспешной трусцой, той, которая по преданию сжигает километры, а по существу — помогает согреться и чуть продвинуться к намеченной цели. Было темно, я с трудом отличал ближайшие деревья от сплошной, неприступной стены леса. Как часто бывает глубокой летней ночью, ветер стих, смолк непрекращающийся шелест листьев, зато появилось множество других звуков. Журчали ручьи, редко капала собравшаяся на листьях вечерняя роса, пронзительно пищал разбуженный резким движением вздрогнувшего листа комар, оглушительно хлопнули крылья — темная тень оттенила глубокую синеву неба — треснула рядом ветка.
Я едва не сбился с шага. Кто-то бежал чуть сбоку и чуть впереди. Еще минуту назад никого не было, и вот — едва уловимый шелест раздвигаемых телом ветвей. Шелест, идущий от земли — хищник, достаточно крупный, чтобы создать проблемы. Я не останавливался. Кто бежит ночью? Охотник или добыча. Те, кто не имеют права бегать по ночам — прячутся в норах, таятся в траве, спят на деревьях. Возможно… нет, даже наверняка, зверь тоже знает это. Если бежать так и дальше, он, вероятно, уйдет, а вот если я запаникую, он почует флюиды страха. Химия тела — территория хищника. Я бежал, чутко прислушиваясь к непрекращающемуся, едва уловимому шуму. Он чуть удалялся, чуть приближался, отставал, обгонял снова, но был постоянно рядом.
Когда показался просвет меж деревьев, а луна — отразилась в широком, перегородившем путь ручье, я замедлил ход, гадая, как быть. Волк — теперь я увидел зверя, упругие мускулы, перекатывающиеся под гладкой, шелковистой, пепельно-серой шерстью — тоже сбавил ход. Ровной, упругой побежкой — мне стало стыдно своей неуклюжей трусцы — он спустился к воде. Не оглядываясь, но, несомненно, зная о моем присутствии, принялся пить. Я вдруг тоже понял, что умираю от жажды. День под палящим солнцем не прошел даром. Я пожал плечами и следом спустился к ручью. Пил не спеша, искоса разглядывая зверя.
Он был огромен. Все же ни один волк, из тех, что я видел в зоопарках, не мог сравниться с ним. Не менее ста килограммов — я готов был поклясться, он весил не менее сотни килограммов. Морду его до самых глаз покрывали черные пятна крови. Волк пил, не обращая на меня ни малейшего внимания. Долго и с явным наслаждением. Он не торопился, делал перерывы между глотками, и тогда капли, срываясь с обнаженных клыков, рисовали круги на тихой глади ручья. В конце концов, я просто замер — вода сочилась сквозь пальцы — и смотрел, как он утоляет жажду.
Когда он поднял, наконец, голову, и взглянул на меня, в его взгляде — желтом и безразличном — мне почудилась насмешка. Он встряхнулся, прям как собака, обдав меня брызгами и заставив зажмуриться. Когда я открыл глаза — его уже не было. Чуть качались кусты, обрамлявшие поляну.
