Хьюарт Барри - История Камня
Но в один день случилось то, что никто не понял. Принц Лиу Чень внезапно потерял интерес к деньгам. Он вернулся к своей первой любви, и полностью поменял свои научные интересы. Теперь он собирался полностью изменить медицину.
— Я сброшу завесу невежества с искусства исцеления и выведу наружу каждый нерв и каждую ткань! — пообещал он.
Собравшиеся мудрецы и ученые пришли в ужас и даже решили протестовать, когда принц объяснил детали будущих экспериментов, но проглотили языки, когда он добавил, что нуждается в дополнительном материале для опытов. — Больше, больше, больше, больше, — пропел Смеющийся Принц, пускаясь в пляс. — Больше, больше, больше, больше и еще больше… материала! — Мудрецы и ученые переглянулись, и пустились танцевать вместе с ним.
Недалеко от его имения находился большой грот. Он переделал его в Медицинский Исследовательский Центр, и мудрецы, которые собрались, чтобы наблюдать за экспериментами, аплодировали и получали награды — а потом, оказавшись снаружи, валились на землю и их рвало желчью до судорог. Некоторые все-таки протестовали — и становились материалом следующих экспериментов. Принц, без всяких сомнений, лучше всех в мире умел вытягивать, сжимать, отрезать, окунать в кислоту, сжигать, ломать и изгибать — редко когда человеческое тело изучали так тщательно. Люди, которые радуются таким занятиям, не могут пребывать в одиночестве. Поэтому Смеющийся Принц собрал вокруг себя людей с таким же складом ума. Он назвал их Монахами Радости, одел в пеструю, как у шутов одежду, и они танцевали, пели и смеялись под луной, направляясь вместе с солдатами в деревню, чтобы отобрать крестьян для новых экспериментов.
Ибо Смеющийся Принц был безнадежно и смертельно безумен. Некоторые говорят, что в конце концов он надоел даже брату-императору, и тот послал ему желтый шарф: императорский приказ совершить самоубийство. Другие отрицают. В любом случае принц заболел. Его жег жар, он кричал и исходил потом, а когда на мгновение голова прояснялась, глядел из окна на развалины деревни и клялся, что вернется из гроба, чтобы довести дело до конца.
Потом он умер и его похоронили.
— И вот семьсот пятьдесят лет спустя в Долине Скорби увидели монахов, одетых в разноцветную одежду, — сказал Мастер Ли. — Брат Косоглазый зверски убит и, кажется, часть долины уничтожена, и способом вполне достойным Смеющегося Принца.
— Уфф, — сказал я.
— Действительно уфф, хотя в таких случаях поэтическое обещание почти всегда становится неприлично прозаическим, — с печалью в голосе сказал Мастер Ли. — Пошли посмотрим, что может нам рассказать тело Брата Косоглазого.
Монастырь был стар, даже очень стар, и для такой маленькой долине достаточно велик. Настоятель и монахи выбежали нам навстречу, образовав что-то вроде почетной стражи, и очень расстроились, когда Мастер Ли отказался от экскурсии. Мастер Ли отказался также осмотреть место преступления, утверждая, что неумно подходить к трупу с готовыми умозаключениями, и нас повели вниз, по длиной извилистой лестнице, в самый нижний этаж монастыря, в котором находился погреб.
Под потолком висели светильники. Комната была ярко освещена, предметы отбрасывали резкие тени, и у меня слегка закружилась голова от игры света и теней на теле, лежавшем на льду. Я остановился и почувствовал, что мне не хватает воздуха. Никогда в жизни я не видел такого ужаса на лице человека. Выпученные глаза и разинутый рот молчаливо кричали, что перед смертью он увидел самую ужасную дыру Ада.
Мастер Ли громко заметил, что выражение лица очень интересное, он знает три или четыре наркотика, которые могли бы вызвать его, но ни один из них не используется в Китае. Он засучил рукава и открыл свой ящичек для инструментов, их острия сверкнули как сосульки в холодном затхлом помещении. Настоятель, казалось, собирался упасть в обморок, как и его четверо помощников, которые опасно покачнулись на ступеньках лестницы. Откровенно признаться, я так и не привык к этому зрелищу, но заставил мои глаза смотреть. Минуты шли, медленные как патока, текущая на морозе. Через десять минут Мастер Ли выпрямился, и свирепое выражение на его лице уже не было игрой света и тени.
— Собачье дерьмо, — сказал он.
Он опять наклонился над трупом, и его ножи зло задвигались.
— Никакого навоза яка и вулканического пепла, никаких косичек монахинь и Цао Цао, — пробормотал он. — Самый обыкновенный труп.
Он опять принялся за дело, и различные куски Брата Косоглазого полетели на лед.
— Наш ушедший друг недавно был в большом городе, — сказал Мастер Ли, констатируя факт. — И умер примерно через четыре часа после возвращения.
Настоятель нервно отступил назад, как если бы попал на сеанс магии. — Брат Косоглазый был в Чанъане, — прошептал он. — Он умер через несколько часов после возвращения.
— Он также играл в кости и позабыл о своих клятвах, — заметил Мастер Ли. — Но хотел бы я знать, как он мог позволить себе тысячелетние яйца?
— Никакой монах не может позволить себе даже одно тысячелетнее яйцо, — уныло сказал настоятель.
— Этот мог. И по меньшей мере три.
— Яйца, которые пролежали тысячу лет? — скептически спросил я.
— Обман, Бык! Обман и подделка, — с отвращением сказал Мастер Ли. — Гнилая действительность, раскрашенная и позолоченная ложью. Обыкновенные утиные яйца, обработанные известью. Известь просачивается через скорлупу и медленно смешивается с содержимым, и через восемь-десять недель яйцо выглядит так, как если бы ему действительно тысяча лет, и его продают за невероятную цену легковерным новым богатеям. На самом деле действительно очень вкусно. Некоторые варварские племена выращивают фрукты с таким же вкусом. Их называют авокадо. — Он бросил в ведро еще несколько отвратительных кусков. — Запор — послание богов для исследователя, — сказал он. — Настоятель, вы можете считать установленным, что в дополнении к яйцам Брат Косоглазый лакомился в Чанъане — потому что только в большом городе могут быть такие яйца — супом из карпа и моллюсков, омарами в соевом творожным соусе, маринованными гусиными ножками, тушенными вместе с черными древесными грибами, молочными поросятами с чесноком, а также конфетами, засахаренными фруктами и пикантными медовыми кексами. Я оцениваю стоимость его последней трапезы в три катти[16] серебра.
Настоятель пошатнулся и едва не упал. — Проверьте книги! — крикнул он монахам. — Возьмите списки свечей и благовоний, сверьте их с запасами! И поищите, нет ли докладов о разбоях на дорогах!
