Джеймс Блэйлок - Подземный левиафан
В тот день они отправились на пикник в Гриффит-парк — Джим, его отец и мать. Общим голосованием было решено, что дядя Эдвард останется дома, тем более что и сам он собирался повозиться в гараже. Мама Джима сделала бутерброды, сказала, что они сначала прокатятся по холмам — уже покрытым зеленью после весенних дождей, — перекусят где-нибудь, а потом посетят дневной сеанс в планетарии.
На холмах они нашли небольшую дубовую рощицу (на деревьях еще совсем не было листьев), расположились и съели свои припасы. Мама говорила о новых занавесках для кухни, о знаках внимания, которые дядя Эдвард оказывает Вильме Пич, матери Гила. Джим помнил этот разговор слово в слово, несмотря на то, что в ту пору был совершенно равнодушен к кухонным занавескам и не понимал, почему кто-то должен интересоваться Вильмой Пич, да и вообще чьей-либо матерью. Теперь же, два года спустя, выцветшие кухонные занавески прочно связывались в его памяти с лицом мамы, и он мог вспоминать и думать только о том и другом одновременно.
После ленча Джим с отцом принялись бродить по бесчисленным тропинкам на склоне холма среди чапараля, наполняя бумажный мешок всяким полезным барахлом. У них и в мыслях не было наводить на холме чистоту; они были заняты поисками сокровищ — интересного и не очень механического мусора, которым можно было пополнить бочку в гараже Гила. В тот день на холмах их улов на девяносто процентов состоял из бутылочных крышечек того типа, у которых изнутри имеется пробковая прокладка и которые можно использовать по-разному с большим толком. Можно было, например, вынув прокладку, приложить крышечку к рубашке и вставить прокладку через рубашку обратно, зажимая тем самым ткань — крышечка после этого висела прочно и не падала. В ту субботу в парке Уильям Гастингс был просто одержим идеей бутылочных крышечек, и к тому времени, как их жажда сокровищ была отчасти утолена, их рубашки украшало от пятнадцати до двадцати бутылочных знаков отличия на каждого, отчего оба они напоминали представителей съезда в поддержку безалкогольных прохладительных напитков.
Мама Джима в притворном ужасе закатывала глаза, словно ее мужчинам такие проделки грозили жизнью в палате с мягкими стенами. В конце концов она согласилась поносить одну из найденных крышечек на блузке сама, по крайней мере до тех пор, пока они не приедут в планетарий.
Наполнив мешок доверху, Джим с отцом мирно спускались по тропинке к месту пикника, где их ожидала мама, отказавшаяся принять участие в экспедиции, — сославшись на непонятного происхождения боли, она осталась под дубами с книгой; Джим отлично помнил, что это был Бальзак и мама читала его в подлиннике. С первого взгляда Джиму показалось, что его мать уснула. Он поднял шум — засвистел и закричал отцу, который шел в пяти шагах позади, крикнул маме, какие замечательные вещи лежат в их бумажном мешке. Запустив руку в мешок, Джим вытащил оттуда вполне приличный перочинный нож с отскочившей костяной накладкой с одной стороны ручки.
По неким причинам отец Джима не повторил его ошибки и сразу понял, что мама вовсе не спит. Возможно, это объяснялось положением ее тела, тем, как она лежала. Следующие полчаса показались Джиму жуткой пантомимой: первые десять минут его отец пытался привести маму в чувство, а следующие двадцать сидел рядом с ней неподвижно, оцепенело глядя на голые ветви дуба, напротив которого стоял Джим.
Два рейнджера из охраны Парка, вызванные водителем случайно проезжавшей мимо машины, отнесли мать Джима на носилках к карете «скорой помощи», которая доставила ее в Мемориальный госпиталь, где было объявлено, что она умерла. Дядя Эдвард приехал в госпиталь за Джимом и его отцом. При желании Джим мог по минутам вспомнить три унылых, белых и хромированных часа, проведенных им в госпитале. Однако теперь, спустя два года, эти воспоминания никак не связывались в его памяти с матерью и, стало быть, не значили для него ничего. Он почти ничего не знал о работе человеческого сердца, и ему казался необъяснимым тот факт, что сердце матери вдруг решило остановиться, как часы, у которых кончился завод. Когда вечером дядя Эдвард вез их из госпиталя домой, на рубашках Джима и его отца все еще было полно бутылочных крышечек. Спросить, что это и откуда, дяде Эдварду не хватило чувства юмора. Сейчас, на встрече ньютонианцев, через два года после тех событий, Джим заметил, что отец все еще носит крышечки — к его рубашке были прикреплены две: крем-сода «Уайт Рок» и «Нэхи орандж». С чувством вины и досады Джим поймал себя на мысли, что хочет, чтобы отец не носил такие украшения.
Однако сию минуту Уильям Гастингс был далек мыслями от того трагического и переломного в его судьбе полдня в парке, от которого он не мог оправиться потом почти два года, — сейчас он был увлечен рассказом, который собирался написать. Ройкрофт Свайрс кивал, косился по сторонам, ковырялся в своей трубке с отделкой под армадилл, запихивал в ее просторную чашечку большую щепоть кудрявого табака, уминая сначала большим пальцем, а потом шляпкой большого гвоздя.
— Я понял, — вещал Уильям, попыхивая трубкой, — что релятивистская механика выеденного яйца не стоит. У меня родилась на ее счет своя мысль — выслушай меня, Рой, только со стула не свались.
Сквайрс кивнул, давая понять, что готов ко всему, в том числе и к падению со стула.
— Предположим, есть некий предмет, который разгоняется до скорости света, — продолжил Уильям, подавшись вперед и наставив на Сквайрса черенок трубки. — Масса предмета при этом возрастает, и это означает, что сам он увеличивается — наш предмет становится все больше и больше. Раздувается, словно воздушный шар, если ты понимаешь мою мысль. Именно это не позволяет развивать скорость, равную световой, — при такой скорости для нас места не хватит во всей вселенной.
Сквайрс хотел было что-то сказать, может быть опротестовать услышанное, но не успел и рта открыть, как Уильям, захваченный переполняющими его догадками и идеями из области науки и искусства, обрушил на него новое откровение.
— Кроме того, при приближении к скорости света мы оказываемся в условиях, которые на языке физиков называются «замкнутая прямая». Все вокруг нас, как ты понимаешь, идет по кругу — смена времен года, четыре этапа жизни человека, трансмутация основных металлов в золото, циклы эволюции, пространство и время. Все имеет одну и ту же природу. Кстати, ты знаком с диалогами Фибоначчи о цветах подсолнухов и циркулярных потоках звезд во вращающихся галактиках?
Вопрос был риторическим. Уильям и не думал дожидаться ответа.
— Параллельные линии, — продолжил он, — встречаются в отдаленном месте пространства. Прямая, уходящая в бесконечность, ловит свой хвост, как известный мифологический морской змей. Видишь ли, Рой, люди науки допускают здесь основную ошибку, потому что остаются слепы к определенным таинствам, к некоторым связям. Они полагают, что лесная поляна и в солнечном свете, и в лунном остается той же самой поляной. Но мы с тобой оба знаем, что это не так.
