Иней Олненн - Цепные псы одинаковы
— Чего злишься? — сердито спросил знахарь. — В одиночку тут не живут. В одиночку ты никто. Любой подрежет тебе лапы.
— Мне никто не нужен, — глухо ответил Ингерд и отвернулся.
— Аюл, — фыркнул знахарь, бросая полотенце на разукрашенную шрамами спину. — Сам умом-то пораскинь: как против врага без стаи выживешь? Кто прикроет, когда в бой пойдешь?
Ингерд понимал, что знахарь прав, но мысль войти в чужую семью, когда болит еще душа о своей, жгла его.
— Никогда волку не стать цепным псом, — покачал он головой.
— Аюл, — это сказал Ян, который незаметно подобрался к избушке со стороны леса и теперь стоял у дерева, сложив руки на груди. — Нам не нужен цепной пес, своих хватает. Зато лишний клинок не помешает, Годархи и Стигвичи совсем задавили. К слову сказать, они с Асгамирами знаются, может, слышали чего о твоей беде. Мой род готов принять тебя и стать твоим родом, если захочешь.
Земля, что от Белого Моря раскинулась до Теплого, звалась Махагавой, и много племен делили ее. По Келмени селились Рыси, Куницы и Лисы, по Стечве, по левому берегу, — Росомахи, Выдры, Мыши и Вепри, по правому — Медведи, Волки да Лисы. На отрогах Магранны Барсы обитали, вокруг Соль-озера соседились Орлы да Туры.
Три становища было у Соколов: Серебряки ближе к Барсам жили, Веры — у Сердитых порогов, а ниже — Райалы. Но многолетние усобицы подкосили племя, много Соколов полегло. Не хватало воинов три становища охранять, потому перебрались все в одно укрывище, то, что к Горам поближе.
Оберегом рода Серебряного Сокола был сверич — старый раскидистый дуб. Никто не знал, сколько ему лет, и никто не знал человека, который мог бы помнить это. Дуб рос на поляне, окруженной белыми камнями, и был он так велик и могуч, что тень от ветвей его могла накрыть собой два арда — боевых отряда, а один ард насчитывал пятьдесят воинов.
И вот вечером, на закате, когда Стечва из синей сделалась алой и неяркие солнечные лучи, пробившись сквозь густую листву, легли на землю медовыми пятнами, Серебряки, Райалы и Веры собрались на отунг — Священный Круг рода.
У самых корней дуба сели готтары — старейшины, было их трое. Один из Веров, другой из Райалов, третий из Серебряков. Впереди них сел Высокий Янгар Кассар Серебряк — предводитель всех дружин. По обеим сторонам от него — молодые янгры, те, кто ардами командовал, было их пятеро. Вокруг них на траве расселись воины, положив рядом с собой щиты и мечи. Было их большое число.
Племя Ингерда жило в холодных землях, ближе к Белому Морю, и мужчины и женщины носили одежду, искусно сшитую из шкур разных зверей. Соплеменники же Яна были одеты в льняные рубахи и штаны из тонкой кожи. Родичи Ингерда все были темноволосы, и их оружием были мечи и копья, а Соколы — светлые, попадались и рыжие, и среди них было много лучников. Нет, совсем не похожи были они друг на друга.
Ингерда на отунг привел знахарь, потому как чужака приводит тот, кто его приютил. Привел, как и положено, за руку и безоружного, оставил около дуба, а сам отошел.
К Ингерду приблизился кхигд — тот, кто умеет говорить с духом рода. Лицо его и вся голова были замотаны ветхой тряпицей, только глаза виднелись. На поясе у него висели деревянные плашки, испещренные замысловатыми знаками, по ним кхигд умел гадать, и при каждом шаге плашки перестукивались между собой. Возле кхигда мальчик держал наполненную вином тяжелую обрядовую чашу и смотрел на Ингерда испуганными глазами. На Ингерда смотрели все.
Кхигд развел огонь на черном кострище и хриплым голосом затянул обрядовую песню. Языки пламени взметнулись вверх, прогоняя подступающую ночь, и осветили вечувара — безмолвного идола, охранителя рода Серебряного Сокола. Огненные блики плясали на лице его, какого никогда не встретишь среди людей, и Ингерду чудилось, что темные провалы глаз смотрят ему прямо в душу.
Кхигд протянул ему жертвенный нож, отточенный остро, и взял его Ингерд, потому как должно ему было пролить кровь свою добровольно, как требовал того обычай. И руку он уже занес, да вой далекий волка остановил его. Все замерли, а Ингерд вздрогнул и вскинул голову, черные волосы плеснулись по плечам, затрепетали ноздри. Но то чужой был волк, он стаю вел охотиться, и Ингерда глаза потухли.
И острым лезвием разрезал он запястье, и хлынула потоком кровь, и окропила землю у подножия вечувара. На эту кровь пригоршню белой соли бросил кхигд, как требовал того обычай, а раненую руку чужака в вином наполненную чашу опустил. Кровь тут же перестала течь, ведь кхигд обряды знал и мог творить заклятья. А после кармак с волос чужака снял, в огонь швырнул, и только искры к небу. Глядит на вечувара Ингерд, и чудится ему, что грозно смотрит идол, и холодно ему вдруг стало, словно студеный ветер с севера подул. А кхигд ему уж новый кармак на волосы надел, чтоб знали все: отныне Ингерд — Сокол, что в этом племени отныне он живет, хоть и остался Волком по рождению и повадкам.
Сгорело на кострище все, что было его жизнью, и в пепел обратилось, как прежний дом его. Теперь он — Воин Крови, судьба его иная, чем судьба воина, имеющего корни — дом, мать, отца, детей.
Отполыхал закат, и ночь пришла на землю. Догорел костер, и только угли тлели, а над ними громадой черной возвышался идол, очами темными глядел в мир другой, не этот. Что было — ведал он, что будет — ведал тоже, но бессловесны были деревянные уста.
Ингерд посмотрел вокруг: что еще потребуют от него? Кассар Серебряк, Высокий Янгар, долго глядел на него, обеими руками опираясь на тяжелый боевой меч. Потом спросил:
— Почему оставил свое племя? Зачем ищешь другую семью?
— Нет больше моего племени, — ответил Ингерд. — В одночасье сгинуло.
Все молчали. Ждали, что скажет дальше.
— По зиме зашел к нам человек. Дело было к ночи, стужа, мы приютили его, — Ингерд говорил спокойно, но слова давались ему с трудом. — Той же ночью в становище вспыхнул пожар, хуже того, семья пошла на семью, будто с ума все посходили. За одну минуту вокруг заполыхали дома, и со всех сторон через вал в нас полетели стрелы. Бой был недолгим, нас всех перерезали. Я бился до последнего. На моих глазах пали отец, мать, два брата, сестра. То была не битва. То была бойня.
Ингерд говорил коротко, отрывисто, а у самого перед глазами плясало кровавое пламя, а в ушах рвались отчаянные крики боли и гнева, и горький запах смерти бил в ноздри. Как рассказать, что брат поднимает меч на брата, отец на сына? Какими словами описать такое безумие? Кто поверит, что Ингерд бился, защищая жену и детей, со своими братьями? Нет, не мог он поведать об этом. Просто сказал:
— Я тоже умер. Но меня выходил этот добрый человек.
