Марина Казанцева - Нора под миром
Пасечник мрачно выслушал бестолковую трепотню Лешего, потом, не говоря ни слова, направил взгляд на Кондакова. Тот достал из сумки роомовский "Двой-ной удар". Где, из каких запасников — неизвестно. Пасечник уважительно глянул на режиссёра и пригласил гостей под навес.
Там он смахнул с лавок мусор, поставил на стол четыре больших стакана и принёс литровую банку мёда. Лех положил в стакан треть тёмного густого мёду и сделал знак долить почти до края водкой. Гости заинтересовались и решились по-следовать примеру.
Пасечник тщательно размешал мёд в водке и одним большим глотком всё оп-рокинул внутрь. После чего перевернул стакан и больше пить не стал. Мудрый Кондаков поступил точно так же. Всё оставшееся без всякого там мёда допили суетливый Леший и простой в манерах Борька.
В-общем, несмотря на явную неразговорчивость хозяина, дело сладилось. Па-сечник Лех впервые пустил в свой дом чужого. И разрешил за приемлемые бабки снимать сцены внутри дома. Даже свирепая цепная псина пригодилась.
— Я думаю, — толковал на обратном пути раскисший оператор. — ты это здоро-во его "Двойным ударом"!
— Я тоже думаю, — небрежно отозвался Кондаков, — что "Джонни Уокер" был бы тут весьма некстати.
* * *— Не понимаю, к чему нужна вся эта барахлянная натура. — брезгливо выгова-ривала Марианночка, обходя один домишко за другим. — У папика деньжищ нава-лом, можно было всё устроить в павильоне.
— Кому сейчас нужна павильонная туфта. — отвечала более опытная Анжелка. — Так снимают только мыло.
— А это что? Кто тут у нас играет в Барби? — удивилась кинозвезда.
Перед ними в зарослях люпина метрах в двух от дороги на столбике торчала маленькая игрушечная избушка. Резные окошечки непропорционально велики, краска вся облезла. А внутри, в надвигающемся розовом сумеречном свете зага-дочно горела лампадка.
— Тоже мне, Хеллоуин местного значения! — усмехнулась Марианна (в просто-народье — Людка) и достала из кармана пачку ментоловых сигарет. Зажигалка не сработала, поэтому нетерпеливая супермодель направилась к птичьему жилью, высоко поднимая ноги в итальянских босоножках.
Окошечки в забавном птичьем домике имели стёкла, отчего становилось по-нятным ровное свечение невысокого огонька. На четырехскатной крыше имелась даже маленькая труба, отделанная кружевной жестью от старой банки из-под кон-сервированной баклажанной икры.
Марианночка отворила скрипучее окошечко и достала древнюю лампадку цветного стекла, прикурила и попыталась поставить её обратно. Но сделала это так неловко, что уронила набок.
— Чёрт, вот параша! — она пыталась установить чашечку нормально, одной ру-кой держа сигарету и отпихивая локтём дверку. — Ну всё, погасла, сволочь! Ладно, скажем, что так было.
И обе красны девицы направились обратно в деревню, распространяя клубы дыма и ожесточённо отбиваясь от ночного гнуса.
— Следующие съёмки, поверь мне, будут делаться на Кипре. У папика там бе-лая вилла и такая же белая яхта. Чёрт, надо надеть джинсы и рубашку!
* * *Дом Семёнова сделался средоточием светской жизни, очевидно, на весь пери-од съёмок. Несмотря на то, что возле машин были раскинуты навесы и раскладная мебель, кто-нибудь да заседал на террасе у гостеприимных хозяев. Люди они были культурные и несли с собой не только чай, но и закуску. Поэтому Зоя с беспо-койством смотрела на Александра. Но тот держался молодцом и лишнего не про-пускал.
Заканчивался последний день перед началом съёмок. Всем обитателям дома не терпелось увидеть, как начнут снимать приезд главной героини. Но Антонина объяснила, что съёмки фильма ни в малейшей степени не напоминают репетицию спектакля. Тут вообще иной раз невозможно понять, что, зачем и как делают. Да и сами актёры не всегда понимают, что за эпизод снимается. Но к вечеру всеобщее волнение достигло апогея. И вылилось в обычную развязку, то есть все начали сбиваться в кучу и пытались чем-нибудь себя занять.
— Скажи, Виктор, — на французский манер, подобно Борису, назвал Кондакова Семёнов, — как ты думаешь, фильм будет хорошим?
Тот заёрзал.
— Был бы ты из нашей братии, так не стал бы задавать таких вопросов! — с до-садой ответил режиссёр. — Мы люди суеверные. И в конце-концов, что значит — хорошим?! Сказал бы: интересным, зрелищным, прокатным!
— Нет, ну я про что? Вот на Западе наблатыкались шлёпать и про вампиров, и про оборотней, и про всю прочую заразу. Фильмов много, но ведь по-настоящему сенсационных не так уж чтобы!
— Верно, — отозвалась Зоя. — Сколько подражаний хотя бы тем же «Чужим». Монстров навалом, а эффект не тот.
— Понимаешь, мало иметь сюжет. Надо ещё припасти к нему достойную тех-ническую базу. А отечественных наработок — кот наплакал. — отвечал Виктор.
— Нарядить ведьму в лохмотья, раскрасить ей лицо и научить завывать не-сложно. — отозвалась пожилая костюмерша Виолетта.
— После Милляра больше не было ни одной приличной бабы Яги. — ответил Борька. — Одни дешёвые подделки.
— Вот и я говорю: смотришь и не страшно. — влез в беседу Лёнька.
— Ты слушай, слушай, Виктор. — со значением подал реплику Борис. — Это глас народа.
— Слушай, глас народа, а что ты находишь в ужастиках? — поинтересовался Виктор. — Зачем тебе страшилки?
— Зачем народу страшилки, я не знаю, — вместо него ответила Антоша. — А вот то, что к классике у народа нет вкуса — это точно. И, если будет выбор, то смот-реть будут лучше самую дурацкую страшилку, чем хороший фильм, снятый по классическому произведению. Кстати, и я, каюсь, — тоже!
— Когда ты перестанешь быть учительницей? — поморщился Кондаков.
— Да я и не была ею никогда. На моих уроках мухи дохли. А всё откуда? Всё из одного котла. Как меня учили, так и я учила. Чтобы говорить о классиках сво-бодно, надо приблизиться к их пониманию. А откуда взяться этому в незрелой душе? Поэтому остаётся одно: вкладывать в девственно неразвитые умы лишь основные штампы: Элен — светская пустышка, князь Андрей и дуб — одно и то же. Человечек говорит себе: было это всё давно и мне до этого нет дела. Зато каждый с детства знает, как страшно заглянуть ночью под кровать. Примитивный ужас пе-ред неизвестным будоражит нервы и даёт иллюзию освобождения от страха. А, самое главное, ужастики нравственно нейтральны. В самом деле, хорош ты или плох — любой может быть укушен вампиром. И тогда вне зависимости от твоих личных качеств ты становишься монстром, убить которого — заслуга. В таком деле не требуется нравственных усилий. Посмотрел, как конфетку скушал.
— Красивая ты баба, Антоша. — сказал Кондаков. — Но скучная. Не задалась учительская доля, вот и оправдываешься задним числом. Каких тебе ещё надо нравственных приколов? Сказано тебе, о человече, что есть хорошо, а что есть плохо. Иди и выполняй. Всё те же: не убий, не укради, не тронь, не возжелай. А всё, что свыше — от лукавого. Сколько можно утомлять себя нравственными по-тугами? Кому всё это нужно? Вот сидит Глас Народа и слушает всех нас. Скажи нам, отрок, что тебе нравится в ужастиках?
