Юрий Райн - Бестиарий спального района
Захотелось подремать.
– Ну что? – спросил Рыжий. – По домам?
– Подожди, – сказал Черный, насторожив уши. – Я врага чую.
– Что?! – отпрянул Рыжий брат.
– Он над нами, – продолжал Нелюб. – Семь-восемь этажей.
Люб тоже напряг все свои чувства.
– Похоже, лешак, – удрученно мяукнул он.
– Или Ырка, – прошипел Черный.
И лешаки, и Ырки были существами здешнего Мира. Однако встреча с ними отнюдь не сулила добра братьям-котам: те же лешаки запросто могли видеть призрачных гостей из Зазеркалья, могли и отобрать добытую энергию. Во всяком случае, попытаться.
– А, ладно, что они нам сделают? – мрачно сказал Нелюб. – Останемся, еще ночью, чувствую, будет чем поживиться. Ночь моя, Люб, не забудь!
– А вдруг и здесь достанут? – поежился Рыжий.
– Кто, местные? Ну, они ж тут не призраки! – махнул хвостом Черный. – Сквозь двери проходить не могут, а станут ломиться – с балкона спрыгнем.
– Ладно, – нехотя проворчал Люб, устраиваясь подремать возле женщины. – Уговорил. Хотя и жаль! К дубу поэт может прийти, а меня нет… Эх, такая экскурсия сорвалась!
– Зайдет еще к тебе твой Хре… как его… – буркнул Нелюб.
– Да нужен он мне… – важно ответил Рыжий. – Ладно, что с тобой поделаешь… Остаемся. Утром, наверное, здесь же и позавтракаем, – промурчал он, погружаясь в сон.
– Ночь – моя, моя, моя! – выгнул спину Черный брат.
– Умгу, – невнятно отозвался Рыжий кот.
А Нелюб не без зависти подумал: «Это как же надо было обожраться на свадьбе?»
10
Было уже два ночи, но заснуть Дима не мог. Вика тоже не спала. Ходила у себя по комнате, вроде бы даже плакала.
«Может, сейчас?» – подумал Дима. Встал с постели, вошел в комнату. Вика сидела на краю постели.
– Ты мерзкий, – сказала она, не глядя ему в глаза, – совершенно мерзкий человек! Ты довел меня до слез!
– Ну Викочка! – Дима присел рядом, коснулся плеча жены.
– Отстань! – Она сбросила его руку.
– Я больше не буду…
– Что ты больше не будешь? Жадничать, что ли? Каждую копеечку несчастную считать? Все! Я больше не могу жить со скрягой!
– Викусик! Я… Ну… Слушай, может, не будем?
– Все, разговор окончен!
– Нет! – с некоторой даже злостью воскликнул Дима. – Ничего он не окончен!
Он действовал, что называется, на инстинктах. Повалил жену в постель, навалился сверху, стал покрывать поцелуями шею и грудь. Вика отбивалась, но не так, чтобы в полную силу. И вскоре Дима сумел ее раздеть, раздвинуть коленом бедра.
Однако происходило что-то неладное. Дима чувствовал, как по его спине разгуливает неприятный, словно бы царапающий сквозняк. Это дуновение ветерка, казалось, имело непосредственную связь с тем, что померк мысленный, невыносимо яркий и соблазнительный образ Вики в голове. Образ, зовущий к подвигам его красного богатыря. Который по-монгольски «улан-батор».
– И что это? – Вика брезгливо, двумя пальцами, держала богатыря. А тот вовсе не рвался в бой, норовил устроиться в маленькой женской ладошке, прикорнуть. – Что-то ты, Смирнов, мне в последнее время все меньше нравишься. Даже изнасиловать по-человечески не можешь…
– Это я-то не могу?! – вскочил Дима, потом перешел с крика на шепот. – А может… э-э… ну… ну, орально?
– Что?! Ты мне деньги жмотишь, а я тебе еще и «орально»? Это вот ты мне давай «орально», тогда еще посмотрим!
Теперь Дима знал: примирение не за горами.
11
Утром супруги опять поссорились. Потом помирились. В общем, позавтракали оба брата-кота.
Люб снова выглядел объевшимся.
– Все, не могу больше. Пошли домой! Мне надо готовиться к ик… ик… экскурсии!
Братья бежали по полоске травы, отделенной кустами от раскаленного тротуара.
– Может, еще на вечер останемся? – вдруг предложил Нелюб.
– Никогда в жизни, – зашипел Люб и выгнул спину.
– Но почему? – яростно взвыл Черный. – Мрря-а-у-у!
– Потому, что здесь опасно! – взорвался Рыжий. – Мрря-а-у-у! Я из-за твоего обжорства страху натерпелся такого, что похудеть могу! Тут Ырки бродят, а ты – останемся!
– Из-за моего обжорства?! – заорал Черный. – Это я-то обжора?! Ах ты, наглая рыжая морда! Да еще и трусливая! Вот, смотри, как поступают настоящие бесстрашные коты!
Он лихо вылетел из кустов на тротуар – прямо под ноги двоих беседующих людей: средних лет азиата и молодого, но обрюзгшего милиционера.
– И никому мы на фиг не нужны! – издевательски распевал Черный.
В тот же миг сержант милиции поднял ногу и отфутболил Нелюба прочь.
Черный кот летел над улицей и возмущенно мяукал, не в силах поверить в то, что произошло. Его видят люди?! Тогда – наутек! Домой!
Около самой Стены Реальности, однако, остановился. Негоже коту-храбрецу бросать брата.
– Они оба нас видели, – сообщил Рыжий брат, догнав Нелюба. – И смуглый, и толстый. И вообще, они, кажется, не люди, я за ними немного понаблюдал. Говорил же тебе: в Городе – опасно. А ты все «останемся, останемся». Безрассудство – это, брат, не храбрость. Это глупость. Ну, пошли.
– Я с ним еще разберусь, – мрачно пообещал Черный. – Он у меня импотентом станет.
…Уже в Зазеркалье Нелюб уловил запах – соблазнительный и манкий. Запах – вернее, тончайший аромат – зазывно разлетался по окрестностям, переворачивая душу сладкими грезами. У кого-то из местных кошек начался брачный сезон.
Нелюб оглянулся на брата. Тот карабкался на дерево, чтобы поспать.
«Ну и спи!» – подумал Нелюб. Он мчался на запах. Душу грела мысль, что он хоть в чем-то – но превзойдет обжору брата.
Глава 3
Жажда
Графиня изменившимся лицом лежит пруду.
И. Ильф и Е. Петров. Золотой теленокПлотный, с тусклыми глазами навыкате и большими залысинами мужик, известный всему дому как Стеклянный Вова, вышел из подъезда, огляделся и уселся на лавочке, подальше от переполненного мусорного контейнера. Рядом с собой Вова водрузил потертый, давно потерявший форму портфель из кожзаменителя. Извлек из портфеля бутылку «Клинского», сноровисто сковырнул зубом крышку, присосался. Утолив первую утреннюю жажду, уставился куда-то вдаль, где никто другой ничего разглядеть не мог. Впрочем, Вова тоже не мог. Да и не пытался.
Кличка Вове подходила. Сидя на этой скамейке – утром, перед работой, с полчасика, а вечером, после, часа два, – он молча накачивался пивом и, действительно, как бы стекленел. Некоторые ему даже завидовали – легко мужик живет, без забот. Правда, жену и детей Вовиных, наоборот, жалели.
