Анастасия Брассо - Поцелуй зверя
— Смотри, смотри… — удовлетворенно улыбалась Лукашина, любуясь на свою работу. — Прямо Милен Фармер!
— В молодости, — уточнила Маня.
Действительно, какое-то сходство с королевой готических клипов в Юлином новом облике прослеживалось. В старом зеркале, держа чайную чашку в тонких пальцах, неуверенно, с какой-то жалкой, трогательной надеждой ей улыбалась… русалка? Лесная нимфа? Или — сказочная колдунья?
— Ну, вот, — подытожила Зоечка. — Была ты у нас ангелочком, а теперь будешь…
— Ведьмой! — гаркнул Пашка-Рубаха, ввалившийся в подсобку на правах «своего» человека.
— Ведьмой!! — с готовностью подхватили все. — Во, точно! Юлька — ведьма! Ха-ха-ха!
Рубаха уселся на узкий продавленный диванчик, еле вместившись между Ленкой и Юлией. И принялся открывать очередную темно-зеленую бутылку, восхищенно разглядывая Юлию.
— О! — сказал он. — Я же говорил — поможет! Вон как тебя сразу разукрасило…
Подвыпившие девчонки захохотали, а потом разошлись еще пуще, когда Пашка, задрав до колена правую штанину, продемонстрировал свежую татуировку.
— Красиво?!
На волосатой голени чернела тщательно сделанная картинка, окруженная болезненной краснотой поврежденной кожи. Картинка изображала крутого байкера в темных очках, хищно пригнувшегося к переднему колесу огромного мотоцикла.
— Очень… — проникновенно кивнула Юлия.
— Ну? — спросил Пашка-Рубаха. — И как тебе на празднике?
— Да ничего вроде… Спасибо.
— Пожалуйста!
— Слушай… — Юлия на мгновение замялась. — А кто такая Мара?
Пашка перестал рассматривать свою татушку и внимательно посмотрел на Юлию.
— А тебе зачем?
— Да так… Просто интересно.
Он открыл сумку. Порывшись в ней, достал книжку в черном переплете с золотым тиснением. Название было написано крупно, витиеватым псевдославянским шрифтом: «Темная Мара».
— Долго рассказывать, — сказал Пашка. — Да и не сумею, не по этим делам… На вот, почитай. Дарю.
— Ладно… — Юлия взяла в руки неожиданно тяжелое издание. — Почитаю…
Она открыла книжку наугад, где-то посередине. Толстый том оказалось приятно держать в руках — давно уже такого не случалось. Книга была напечатана не на серой газетной бумаге, переработанной из отходов — белые вощеные листы с четким красивым шрифтом радовали глаз.
— Прямо как старинная, — Юлия уважительно взглянула на Пашку-Рубаху.
Видно было, что его контора — в смысле, община новых язычников, не жалеет денег и серьезно относится к своему образу жизни.
«…Едет Мара-Морена — Владычица Зимняя на быстрых Конях в Ледяных Санях. Едет — мчится по полям пустым да по елям густым, по белой Земле да по зеленой хвое. И блещет зловеще Серебряный Серп в руке Грозноокой Богини, и искрятся снежинки на пути Ее, словно звезды в Вещей Нощи…»
— Юлек, а может, все-таки с нами поедешь? А? Мы к Зоечке на дачу! — надевая остро-модные лаковые сапоги, предложила Маня.
— Правда, Юлька! Ну, что ты — и вправду одна будешь Новый год встречать?! Такая красотка! А мы тебе и мальчика симпатичного найдем… Правда, девочки?
— Нет-нет! — Юлия решительно встала, захлопнув книгу. — Так уж решила в этот раз… Одна встречу. Подумаю…
— Сильно не думай, — посоветовала Лукашина, докрашивая ресницы объемной тушью, — Думать вредно.
— А одной быть — тем более! — припечатала Мариша.
А она и вправду была одна.
Родители звонили за последние дни уже два раза. Пришлось наврать, что у нее гости, дабы они не примчались веселить любимую дочку. Такое было с ней впервые. Никогда раньше Юлия не думала, что станет в одиночестве встречать Новый год. Хотя она и многого другого раньше не могла предположить.
Зато теперь она четко знала: одиночество — это когда некому рассказать о том, что тревожит каждую секунду, и не потому, что вокруг никого нет, а просто — никто не поймет.
По дороге домой темные таинственные проемы подворотен, огни больших улиц, музыка из палаток и возбужденные нервные люди с рвущимися от покупок пакетами в руках изменили ее настроение.
Она посмотрелась в витрину «Перекрестка». Блестящие кудри задорно и кокетливо выбивались из-под берета. Остроугольные снежинки ложились на них, как мерцающие блестки декоративного лака для волос.
В ларьке у магазина она купила цыпленка-гриль — просто, чтобы не париться с готовкой. И еще потому, что так завлекательно пахло из маленького окошка, где белозубо улыбался вспотевший узбек. Она даже не стала обращать внимания на недавние слова Зоечки, что, мол, «Они, когда в туалет по-маленькому за своей палаткой ходят — ты думаешь, после этого каждый раз руки моют?!».
В магазине набросала в тележку какой-то закуски. И, подумав, все-таки добавила к шампанскому бутылку армянского коньяка. Впереди были каникулы, придуманные, вероятно, специально для того, чтобы печень отвалилась у всех тех, у кого она еще чудом осталась после прошлых новогодних праздников.
Любуясь на безумное разнообразие дешевых китайских гирлянд и дорогущих елочных игрушек ручной работы, она не удержалась и теперь держала в руках небольшую картонную коробку. Там, под прозрачной крышкой, каждый в своем гнезде, лежали пять огромных стеклянных шаров. Темно-синие, блестящие, присыпанные толченой стеклянной крошкой, с нарисованными яркими красками сценками из русских сказок: Баба-Яга в ступе над заснеженным лесом, Машенька с тремя медведями, Иван-царевич верхом на Сером Волке… Согревшись под горящими радостью взглядами детей в отделе игрушек, Юлия снова спустилась в продуктовый и купила нарядный кремово-бисквитный торт.
Выйдя из маршрутки, увидела пустой, уже закрывающийся елочный базар. Маленький мужик в телогрейке так тоскливо смотрел на гору нераспроданных елок, что у Юлии не осталось сомнений — роскошными сказочными шарами она все-таки украсит сегодня одну из них.
Почти в одиннадцать Юлия подходила к дому, в точности как та сегодняшняя тетенька, волоча за собой елку, а еще два тяжелых пакета с продуктами и торт. Снежинки щекотали лицо и нос. Намокшая челка прилипла ко лбу рыжими прядями, и вода, стекая с них, капала на обветренные губы.
В начале длинного дома горел один-единственный тусклый фонарь, освещавший сине-мертвенным светом утоптанный снег на скользком тротуаре. Небо над типовым двором-колодцем ярко загоралось беспрерывными вспышками петард. Как всегда, не дождавшись заветного часа, местные подростки разминались под окнами готовящихся к празднику обывателей. Искры — красные, зеленые, синие, золотые — взмывали в темную вышину и распускались, как цветы. Создавалось ощущение, что там, наверху, над городом кто-то без устали открывает огромные бутылки шампанского. Визг, смех и грохот слились в одну оглушительную какофонию. Фон, который теперь еще долго будет сопровождать наигранно-радостное бухтение телевизоров.
