Марк Даниэль Лахлан - Хранитель волков
— Но не мое лицо, господин.
— Ты сама выбрала несовершенство, что же может быть совершеннее? Ты поняла, что твое несовершенство совершенно и избавилась от него, сделав себя несовершенной, чтобы снова обрести совершенство. Логика совершенно безупречна.
Он опустился на землю, и плащ на нем превратился в ковер из белых перьев, покрывших поляну настоящими сугробами. Саитада легла на эти перья и ее, знавшую до сих пор только солому, поразило, насколько это приятно.
Незнакомец продолжал:
— Они выжимают из себя все силы, чтобы быть лучше других, преуспеть, заставить скальдов воспевать их. Других желаний у них нет. Но что может быть лучше, чем плюнуть на дары богов и восстановить против себя судьбу?
— Я сделала это для того, чтобы они больше не могли наслаждаться мною.
— Они вообще не смогут больше наслаждаться. Хочешь узнать, какая их постигла судьба?
— Только если это была злая судьба.
— Я им отплатил, — проговорил сияющий прекрасный бог. Саитада была твердо уверена, что перед ней не смертный. — Видела бы ты физиономию кузнеца, когда я заговорил с ним из огня и он опрокинул котел с расплавленным свинцом прямо себе на мошонку! Теперь он достает член из штанов только с одной целью. Ты рада?
— Этого недостаточно, — сказала Саитада.
Бог взмахнул рукой, и она увидела кузнеца, спящего в своей постели. Он был бледен, с искаженным от боли лицом, и что-то мешало ей ясно его рассмотреть. Это был дым. Соломенная крыша горела. Кузнец проснулся и попытался спастись бегством, однако его увечье не давало ему пошевелиться. Саитада видела, что кузнеца охватывает ужас по мере того, как разгорается огонь.
Она улыбнулась, наблюдая за бывшим хозяином.
— Ты сама сила, госпожа, сама сила! — произнес бог. — Эльфы поют тебе хвалу, а гномы в своих подземельях в полном отчаянии — они знают, что им никогда не создать ничего, сравнимого с твоей безупречной красотой.
— Мне хотелось бы узнать твое имя, господин, — сказала Саитада.
Ее охватило какое-то странное чувство, до сих пор она не видела ни одного мужчины, от которого бы веяло чем-то подобным. Любовь, исходившая от него, была не отвлеченным понятием, а чем-то настоящим и осязаемым. Наверное, когда-то так ласкала свою маленькую дочку ее давно забытая мать.
— Имя? — переспросил незнакомец. — Имя? Госпожа, как и твое, мое величие не в силах выразить одно-единственное имя. Для начала ты должна получше узнать меня. Должна понять, с чем я борюсь.
Над поляной растекся запах крови и пожарища. Послышался грохот и звон, как будто все звуки кузницы усилились в тысячу раз, металл громыхал о металл, металл ударял по дереву. Саитада интуитивно догадалась — это шум битвы. На краю поляны стоял высокий седой человек с бородой, в широкополой шляпе. Один глаз у него был закрыт повязкой, а у ног лежали два громадных волка, зубы у них были размером с кинжалы. И лицо человека наводило ужас. Саитада уже видела раньше подобные лица. Так выглядят мужчины, когда наблюдают за петушиными боями или науськивают собак вцепиться друг в друга. Такие же лица были у друзей кузнеца, когда они подминали ее под себя, — восторг от творимого насилия и жажда нового насилия.
— Узри Одина, верховного бога, охваченного жаждой, — проговорил незнакомец. — Смотри, как он прозревает, поглощает и правит. Отец, покажи!
Старик ничего не ответил, он так и стоял, застыв, и на его лице отражалась зловещая радость. Молодой бог подошел и дернул старика за нос, однако тот не пошевелился.
— Дай ему волю, и он пожрет целый мир! — сказал незнакомец. — Он узнает все, поглотит любую тайну, чтобы все на свете подчинялось ему. Он настоящий сумасшедший. Он много выпил из источника мудрости, но только воды попали на пламя вечного голода, и у него сварились мозги. Однако он все равно хочет знать больше и больше.
— Я бы забыла, — сказала Саитада.
— Конечно, ты бы забыла. Это единственное разумное решение. Незнание — вот что придает миру его прелесть. Кто знает, отчего сердце поет, когда солнце играет на росе майским утром? А этот извращенец знает. Неужели ты никогда не любил, старина Один, неужели ты отнял бы даже тайные страдания девичьего сердца по рыжеволосому парню и раскинул бы по столу рунами? Неужели вписал бы в схему сами струны души? Что ж, госпожа, кажется, нам стоит воздать должное этой прожорливой росомахе, охочей до знания, этому грязному свину мудрости, этому воистину королевскому куску дерьма.
— Да, господин, — ответила Саитада, хотя и не вполне поняла, о чем он толкует. Она понимала только, что хочет ему угодить.
— Вот к чему мы с тобой стремимся, — продолжал удивительный бродяга. — Но знаешь ли ты о моих несовершенствах, госпожа?
— Я знаю все, что следует знать о несовершенствах людей, — ответила она, — хотя мне кажется, что ты не человек.
— С чего это ты так решила? — удивился он, и огненная луна позеленела, а по поляне затанцевали изумрудные лучи.
Старик в шляпе исчез, вслед за ним исчез первый волк, потом второй: сначала растворилось тело, а затем голова, кроме морды. Под конец язык слизнул зубы и нос, и на поляне стало пусто.
— Я хочу тебя, — сказала Саитада.
— Ага, вот как ты догадалась, верно? Ты никогда не полюбила бы человека, но ты любишь меня.
— Люблю, — подтвердила она.
Лунный бог обнял ее и поцеловал. Она сейчас же ощутила себя единым целым с лунным светом, со звездами в небесах, и, самое удивительное, все ее страхи и мечты вобрал в себя странный незнакомец, а в следующий миг вернул в поцелуе, сладком, словно мед.
Она прижала его к себе и не отпускала, а когда тела их слились, то же самое как будто произошло и с их умами. Неистовый смех заполнил все ее существо, в нем слышалось нечто среднее между злобой и диким восторгом. Но была в нем и любовь. Саитаде казалось, что она связана с каждым живым существом на земле: она чувствовала копошение земляных червей под ногами, движения всех обитателей леса, холодное пространство над головой, полное чудесных звезд. Мир предстал перед Саитадой настоящим сокровищем, а боги, присутствие которых давило ей на затылок, боги, жаждущие крови и битв, показались вдруг нелепыми, мерзкими и презренными.
Она гладила тело молодого бога — оно было влажным от волчьей крови. Ее зачаровывали алые капли на его лунно-белой коже. Его рука тоже была алой от волчьей крови. Она лизнула ее, и кровь вскипела внутри нее, как будто крошечные пузыри прокатились волной от языка к коленям.
Теперь бог набросил волчью голову себе на лицо. Он холодными глазами смотрел сквозь окровавленные глазницы зверя. Язык, высунувшийся между зубами мертвого волка, был длинным и развратным.
