Светлана Фортунская - Анна, королева. Книга 1: Дочь князя
«Ефимия, я умираю».
Ни тебе «здравствуй», ни хотя бы «привет». Если это подделка, то психологически очень точная. Последнее письмо умирающей, а ей не до приветствий. Ну, да Мариам мастерица, великая мастерица на подделки.
«Она подослала ко мне убийцу с отравленными стрелами, а пока я приходила в себя, подменила питье. С двумя ядами справиться я не могу».
Кто «она», Катарина не написала, но это и так было ясно. Кто, кроме Мариам, может подослать убийц к колдунье?
«Она и твой родственник замыслили истребить всех. Податель письма расскажет».
С «ней» все ясно, с «родственником» тоже. Данский епископ, преподобный Астафий. Гадюкой была младшая сестра Ефимии, гадючий нрав унаследовал и ее правнук. Славная парочка, Мариам и Астафий!
«Посмотри на наследника и его мать. Приглядись к бичующим братьям».
Это уже похоже на предсмертный бред. Какой наследник? Чья мать? И зачем приглядываться к монахам?
«Я не знаю, что с этим делать. Все в божьей воле.
Катарина».Ефимия задумчиво сложила листок. «Наследник» — это, может быть, Марк. Тогда мать — Мариам. Может быть, Катарина намекает, что Марк вовсе не сын Мариам? Но как это может быть? И как их увидеть? Наследника она видела сегодня, но с Мариам была знакома только по портретам. В королевский дворец Ефимия не бывала допущена, и никогда не будет допущена. Разве что завтра, на празднике освящения собора? Но ворота квартала завтра будут закрыты, праздновать колдуньям запрещено, тем более, запрещен вход в город. Можно, конечно, что-нибудь придумать, перелезть через стену, например…
Ефимия захихикала, представив себе себя, старуху, перелезающей через стену.
Хихиканье Ефимии прервала Наталия, ворвавшаяся в комнатушку с шумом и грохотом. И дверь за ней хлопнула, и табуретка попала под ноги, да еще на кошку ненароком наступила, кошка с громким воплем убралась.
— А ты, я гляжу, уж в порядке! — закричала Наталия с порога. — Дамян сказал, ты просто устала! И Татьяну я сейчас встретила! Она себе такого парня подцепила, красавец! Только разноцветный какой-то!
Как почти всегда, каждую фразу Наталия заканчивала восклицательным знаком.
— Почему разноцветный? — удивилась Ефимия, быстро сунув письмо Катарины в пламя свечи. Письмо медленно тлело: бумага была плотная.
— Да вроде бы честный, зеленый, только желтые разводы по нем какие-то, будто все-таки немножко врун, — непонятно пояснила Наталия, сбрасывая полушубок и разматывая шаль. — Морозище — ужас! Так и хрустит! А что ты жжешь-то?
Ефимия замерла.
— Погоди-погоди, — сказала она, — ты ж говорила, что это слова имеют расцветку, правдивые и ложные. Неужели и по лицам видишь?
— Ага, — кивнула Наталия. Она прижималась к пузатой печке ладонями и щекой. — И по лицам, и по спинам, и по вещам даже. Вижу, что и ты врала сегодня немало. И еще что-то гадкое сделала. Так ведь?
Ефимия пропустила эти слова мимо ушей, глядя на обгоревший клочок письма, зажатый в ее пальцах. На бумаге остались только последние две строчки и подпись.
— А по писаному сможешь что увидеть? — спросила она с кажущейся небрежностью.
— Не знаю, — пожала плечами Наталия. — Не пробовала еще.
— Разводы по нему желтые, значит, гм-гм, — произнесла Ефимия задумчиво. — А так, значит, честный, зеленый потому что… На-ка вот, глянь, — она протянула Наталии обгорелый клочок письма.
Наталия с видимым сожалением оторвалась от печки, взяла обрывок, пробежала глазами, удивленно ойкнула, как Ефимия догадалась, по поводу подписи, и протянула обрывок обратно.
— Зеленая, — уверенно произнесла она. — Изумрудом даже отливает. Честнее и быть не может. На духу писано.
Ефимия сунула клочок в огонь, подождала, когда окончательно сгорит, и сдула пепел с пальцев.
— А от ложных воспоминаний могут разводы появиться? — спросила она, помолчав.
Наталия открыла рот, потом присвистнула.
— Во! — воскликнула она. — А я-то гадала, как так может быть! Именно! Понимаешь, если бы был врун, то не был бы зеленый, а был бы с желтизной. Опять же, если честный, но соврал, то просто бы желтое пятнышко на нем появилось бы, а потом бы пропало понемножку. А разводы — это я просто ну не могла понять, откуда!.. А ты, значит, опять за старое? Вот узнает Дамян, что ты тут втихаря колдуешь…
Словно накликала Наталия, затопали по крылечку чьи-то валенки, отряхивая налипший на них снег, хлопнула дверь, заскрипели, заиграли под чьими-то быстрыми шагами половицы в сенях, и в каморку ввалился полуодетый (полушубок был наброшен на нижнее белье) юный брат Дамян.
— Бабушка! — жалобно закричал он, едва успев войти, — что же ты творишь? Велено же тебе лежать, отдыхать, силы не тратить!..
— А что я? — огрызнулась Ефимия, заерзав в кресле. — Уже и чаю себе подогреть не могу, да?
— Так ведь опять колдовала! Я не спал еще, почувствовал. Так ведь и… надорваться недолго!
Тон его был скорбным. Ефимия подумала, что хотел сказать Дамян «помереть недолго», но постеснялся. Иные старики избегают разговоров о смерти.
— Не колдовала я, — снова соврала Ефимия. — Предсказание мне было, еще одно. Талант, видишь ли, прорезался на старости лет. Сейчас, кажется, третье рожу.
Ефимия не шутила. Внутренности ее снова сковал холод уже знакомым предчувствием.
Она встала:
— Лечь бы мне, а то опять упаду. Я, Дамян, как предскажу что-то, так сразу и падаю. Весь зад себе нынче отбила с этими вот…
Но лечь она не успела. У самой кушетки предсказание догнало ее и выплеснулось:
— Будет она чужеземкой, но сила ее превысит все, доселе мыслимое в нашей земле. И совершит она то, что не мыслил совершить никто. Личной ведьмой королевы станет она, и разделит с королевой позор изгнания и радость победы. И позавидуют ей маги.
После чего Ефимия рухнула ничком, разбила себе в кровь нос и рассекла бровь, но уже не почувствовала этого. Ее, бесчувственную, Наталия с Дамяном раздели и уложили, шепотом — от страха перед услышанным — переговариваясь:
— Кто это «маги»?
— Не знаю. А что за чужеземка? Бахристанка, наверное?
— Ну да. Вряд ли королева Мариам допустит к себе кого другого…
— Только кто же ее изгонит, королеву-то? Вся власть в ейных руках!
— А Марк, должно быть. Не дружит он с матерью-то…
Сказав это, Дамян почувствовал себя неуютно. Наталия была болтушкой, а ему, Дамяну, как монаху, не к лицу было сплетничать о самой королеве, которую орден бичующих братьев поддерживал.
— Ты только это, Наталия… Не болтай. Хорошо, что никто, кроме нас, не слышал. За таковое вот предсказание и языка можно запросто лишиться, да и вместе с головой.
