Татьяна Талова - Звезда-полынь
— Глухой! По своей воле иду!
— Правда?!
— Да! Ради царя нашего!
— Бедная! Значит, тебе даже жалованья не выплатят, как царским-то дружинникам!
— Больно языкат, Лютич! — змеей шипит ведьма, едва ли ядом не брызжет.
— Так поговори вот с вами, со спасителями всяческими! — вздыхаю я, а сам губу закусил, от смеха ели сдерживаюсь.
Тут ведьма как головой тряхнула, слово колдовское шепнула, из рукава платок вытащила и бросила — и летит ко мне уже не платок, а синева морская. Под ноги легла, я только воздуха глотнуть успел — враз под водой оказался, ровно кто вниз потянул.
За землю все же уцепится успел, выбрался, еще и на усмешку хватило:
— Раньше платы-то морями оборачивались! — говорю. — Мельчает нынче Баба-Яга русская!
— Это ты гребня моего не видел!
— А он бы тебе не помешал — причесаться!
Только прежде чем ведьма второй раз в рукав полезла, я к ней метнулся, с ног сбил. А та ка-а-ак двинет локотком в челюсть!
— Что, язык прикусил, острослов?! — и вырывается, кулаками размахивает.
А что мне с ней делать?! Хоть четырежды Баба-Яга, а все одно — девка, рука на нее не поднимается! Вот и держу ее, жду, пока успокоится.
А терем уже ходуном ходит, стены от хохота трясутся!
— Отпусти девушку, Яр, — просит Марья, от смеха задыхаясь.
— Ага, — отвечаю, — а она тебя украдет!
— Яр?! — замерла ведьма, глазами на меня бешеными глядит. — Так ты, значит, НЕ Лютич?! А ты — Марья-царевна?
— Да, — кивает Марьюшка, — она самая! Долго же я тут богатырей батюшкиных дожидалась! Ну, на худой конец и Баба-Яга сойдет…
Лежит Баба-Яга, дурой себя чувствует — это по лицу видно. Да уж, посмеялись над ней всласть, даже жаль ее стало. Встал я, руку подал — не приняла. Ведьма. Жалей вот таких.
— И… и что, домой не хочешь? — растерянно так спрашивает девица царевну.
Улыбается Марья:
— Да пойдем в терем, спасительница, все объясню. Ты на Светояра-то не серчай, это он не со зла, а от нрава веселого… Ты и впрямь Баба-Яга?
— Нет, внучка ее, Середа, — медленно отвечает, на меня косясь.
Пожал я плечами. Пусть что хочет думает.
А Середа тем временем думала-припоминала, где же имя слышала — Светояр. Вроде как от батюшки… Так, не стоит, пожалуй, пока что сестре открываться, а то царев человек — он явно вознамерится ее в дом волочь. А руки у Светояра крепкие, это уже проверено, — и сбежишь-то не сразу! Только что Гордеев воин в Кощеевых землях делает? Да еще в доме Люта?..
Позвала Марья и меня в горницу. За стол, как хозяйка настоящая, усадила, слуга самовар поставил. Так вот, начала все ведьме рассказывать, а та слушает — и лицо все больше вытягивается, а на губах улыбка помимо воли расплывается… Тепло-тепло у Середы на душе оттого, что сестрица родная счастлива, а вдобавок гордость за нее пробирает — вот какая Марья, оказывается, смелая да удалая!
А я смотрю на ведьму — понять ничего не могу. Напоминает она мне кого-то, а кого — хоть убей, не вспомню! И судя по Марьиным бровкам сведенным — то же с ней творится.
— Ну что, Середа, отнесешь весть батюшке? — спрашивает Марья, рассказ закончив.
— Нет! — мигом ответила Середа.
— Отчего же нет, Середушка? — погрустнела Марья.
— Я… А почему этого не отправляешь? Или пред царем он повинен?
— Чуть что так сразу повинен! — откликаюсь я. — Дело у меня — другую царевну, Ясногору Гордеевну искать, потому и у Кощея в царстве — помочь он обещался… А у тебя вроде дел других, кроме Марьиного спасения, и нет.
— Отчего же нет?.. — удивляется Середа, а глаза бегают. — Марью нашла, отыскала, совет вам с Лютичем, да любовь, как говорится… Вот, теперь вторую царевну надобно искать!
— И знаешь, где? — заинтересовался я.
— Знала бы — не сказала! — взъерепенилась внезапно ведьма. — Спасение царевны такому ду… Извини, хозяйка, не дело мне ругаться. Только б все равно не сказала!
Ну, змея!
— Стало быть, тоже к Кощею собираешься? — спрашивает Марьюшка, видя, что я сейчас этой Бабе-Яге несостоявшейся такого могу наговорить!
— Да, — кивнула ведьма. — Ну, я уже пойду…
Встала скорехонько, поклон отвесила — и шасть к двери.
— Сиди уж… Середа, — а в дверях Лют! — Кощей сказал, в дом гости пожаловать должны, я и вернулся поскорей.
— Век здравствовать тебе и дому твоему, — отвечает Середа, а у самой лицо — только помирать. В муках. Страшных.
— Здравствуй, Середа Ягишна! — улыбается Лют. — Здравствуй, Марья, душа моя… Здр… Яр, ты чего мокрый?
Середа посмотрела эдак насмешливо, усмехнулась. Отвечаю я мрачно, на ведьму глядючи:
— Гостью встречал, в лужу наступил.
— Видал я эту лужу, — чешет затылок Лют, — колодец второй прям у порога… Ну, стало быть, познакомиться поближе успели! Ну и молодцы!
— И от кого же это Лют ехидства такого поднабрался? — шепчу я Марье, а та только улыбается, зубы кажет — сказать, мол, или так догадаешься?
— Что ж, дождался, Светояр! — продолжает тем временем Лют. — Ждет Кощей нынче к себе в терем! Только вот гостью нашу прихвати уж с собой…
— Что?! — заикаться у меня уже в привычку вошло, наверное, а у ведьмы голос разом охрип, но со мной в этом изумлении согласна полностью.
— Да! — кивает Лют. — Яблочко по тарелочке катала, Середа?
— Нет, — честно отвечает ведьма. — Репку…
С минуту молчали.
— Ну и вот, — опомнился Лют. — Кощей и заметил, что на его земли глаза чужие с помощью колдовства смотрят. А насчет репки… с Кощеем поговори, он обрадуется, если замену какую этим яблокам найдет…
— А про Ясногорку ничего не известно? — влез я.
— Об этом тоже — с Кощеем… — невнятно буркнул Лют и рукой махнул — хватит, мол, разговаривать. — Завтра поутру выезжаете.
Эх, ну что тут делать?
День коряво пошел, как Середу «встретил», так хоть ночь удалась.
Замечал я за собой давно такую особенность — обычно сплю, как убитый, ну хоть ты из пушки над ухом стреляй, а бывает ночка — загляденье.
И луна в небе светит, и звезды все-все видны — хоть ты их горстями собирай да в карманы складывай, и воздух свеж, пьянит, голову туманит. А только самый сладкий такой хмель — то свобода ветерком по травам бежит, листву чуть колышет.
Есть и другая свобода — та больше по мне. Это уже не ветерок, это вихрь буйный, травы по земле стелет, листья с собой мчит, свистит в высях, бушует…
Да только и вихри где-то отдыхать должны, сил набираться, мощь в крыльях копить…
А такая вот свобода — тихая да мирная, — она дороже потому, что душа в ней успокаивается. Потому всегда меня тянет уйти подальше ото всего в такое время.
