Джон Толкиен - Дети Хурина
— Когда призовут меня к войску, Морвен Эледвен, оставлю я на твоем попечении наследника Дома Хадора. Коротка жизнь людская, и изобилует несчастными случайностями, даже и в мирные времена.
— Так было всегда, — отвечала Морвен. — Но что стоит за твоими словами?
— Благоразумие, не сомнение, — промолвил Хурин, хотя вид у него был встревоженный. — Тот, кто глядит вперед, в будущее, не может не понимать: мир не останется прежним. Слишком многое поставлено на кон, и одна из сторон неизбежно утратит то, чем сейчас владеет. Если падут эльфийские короли, худо придется эдайн; а ведь мы живем ближе всех к Врагу. Эта земля, чего доброго, отойдет под его власть. Если все и впрямь обернется к худшему, я не скажу тебе: «Не бойся!» Ибо боишься ты лишь того, чего должно бояться, и не более; и страх тебя не пугает. Но говорю я: «Не мешкай!» Я вернусь к тебе, коли смогу — но не мешкай! Поспеши на юг — если я уцелею, так последую за тобой и найду тебя, даже если мне придется обыскать весь Белерианд.
— Обширен Белерианд, да только не найдется в нем крова для бесприютных изгнанников, — промолвила Морвен. — Куда бежать мне, будь то со многими либо немногими?
Хурин помолчал немного, размышляя.
— В Бретиле живет родня моей матери, — проговорил он. — Лигах в тридцати отсюда, ежели напрямик.
— Коли и впрямь настанут недобрые времена, что проку искать помощи у людей? — возразила Морвен. — Дом Беора пал. Если падет великий Дом Хадора, в какие норы забьется малый народ Халет?
— В те, которые отыщутся, — откликнулся Хурин. — И все же не сомневайся в их доблести, пусть немногочисленны они и неучены. Где еще искать надежду?
— Ты не говоришь о Гондолине, — промолвила Морвен.
— Не говорю; это имя вовеки не срывалось с моих уст, — отозвался Хурин. — Однако слухи не лгут; я и впрямь побывал там. Но говорю тебе ныне правду, как никому другому не говорил и не скажу: я не знаю, где находится город.
— Однако ты догадываешься, и думается мне, догадка твоя близка к истине, — возразила Морвен.
— Может, и так, — промолвил Хурин. — Но ежели сам Тургон не освободит меня от клятвы, я не могу высказать догадку вслух, даже тебе; и потому искать ты станешь напрасно. А даже если бы и заговорил я, себе на позор, ты в лучшем случае доберешься лишь до запертых врат; ибо внутрь не впустят никого — разве что Тургон выступит на войну (о чем ни слова не слышно и надежды на то нет).
— Тогда, раз на родню твою уповать не приходится, а друзья от тебя отрекаются, придется мне решать самой, — промолвила Морвен, — и запала мне ныне на ум мысль о Дориате.
— Как всегда, высоко метишь, — отозвался Хурин.
— Скажешь, чересчур высоко? — возразила Морвен. — Но из всех укреплений Пояс Мелиан падет последним, думается мне; а Дом Беора в Дориате презирать не станут. Разве не в родстве я с королем? Ибо Берен, сын Барахира, был внуком Брегора, как и мой отец.
— Сердце мое не склоняется к Тинголу, — отозвался Хурин. — Не шлет он помощи королю Фингону; и не ведаю, что за тень омрачает мне душу, стоит упомянуть про Дориат.
— При упоминании Бретиля омрачается и мое сердце, — отвечала Морвен.
Тут Хурин вдруг рассмеялся и молвил:
— Хороши мы, нечего сказать — сидим тут да спорим о вещах за пределами нашего разумения и о тенях, порождениях снов. Настолько худо нам не придется; а коли придется, что ж — тогда все зависит от твоей отваги и рассудительности. Тут уж поступай, как велит тебе сердце — но быстро. А если победа останется за нами, тогда эльфийские короли намерены возвратить все вотчины дома Беора его наследнице — тебе, Морвен, дочь Барагунда. Тогда обширными владениями станем мы править, и славное наследство перейдет к нашему сыну. Коли не останется зла на Севере, уж верно, обретет он великое богатство и станет королем среди людей.
— Хурин Талион, — произнесла Морвен, — по мне, так справедливее будет сказать: ты глядишь высоко, я же страшусь пасть низко.
— Даже в самом худшем случае не тебе этого бояться, — отозвался Хурин.
Той ночью примерещилось Турину сквозь сон, будто мать и отец со свечами в руках склонились над его постелью и глядят на него сверху вниз; но лиц их он не видел.
Утром в день рождения Турина Хурин вручил сыну подарок, нож эльфийской работы, в серебряных черненых ножнах и с такой же рукоятью, и молвил он так:
— Наследник Дома Хадора, вот тебе ныне дар. Но поберегись! То острый клинок, а сталь служит только тем, кто умеет с ней управиться. Твою руку он рассечет столь же охотно, как и все другое.
И, поставив Турина на стол, он поцеловал сына и молвил:
— Ты уже и меня перерос, сын Морвен; скоро будешь так же высок и стоя на своих ногах. В тот день, верно, многие устрашатся твоего клинка.
Тогда Турин выбежал из комнаты и ушел бродить один, и на душе у него было тепло — вот так же солнце согревает холодную землю, пробуждая к жизни молодую поросль. Он повторял про себя слова отца, «Наследник Дома Хадора», но и другие слова вспомнились ему: «Дари щедрой рукой, но дари лишь свое». И пришел он к Садору, и закричал:
— Лабадал, сегодня день моего рождения, нынче родился наследник Дома Хадора! И принес я тебе дар в честь такого дня. Вот нож, как раз такой, как тебе надобен; он разрежет все, чего угодно, и тонко — тоньше волоса!
Смутился Садор, ибо хорошо знал, что Турин сам получил этот нож не далее как сегодня; но среди людей недостойным считалось отказываться от дара, врученного по доброй воле чьей бы то ни было рукою.
— Ты — потомок великодушного рода, Турин, сын Хурина, — серьезно проговорил Садор. — Ничем не заслужил я подобного дара и не надеюсь заслужить за оставшиеся мне дни; но что смогу, сделаю. — И Садор извлек нож из ножен и молвил: — Вот уж дар так дар: клинок эльфийской стали. Давно скучаю я по такому.
Хурин вскорости приметил, что Турин ножа не носит, и спросил сына, неужто убоялся тот клинка из-за отцовского предостережения. Турин же отвечал:
— Нет; я подарил нож Садору-плотнику.
— Или пренебрегаешь ты отцовским даром? — спросила Морвен; и вновь ответствовал Турин:
— Нет; но я люблю Садора, и жаль мне его. На это молвил Хурин:
— Всеми тремя дарами волен ты был распорядиться по своей воле, Турин: и любовью, и жалостью, и ножом — наименьшим из трех.
— Однако ж сомневаюсь я, что Садор их заслуживает, — отозвалась Морвен. — По собственной оплошности покалечился он, и в работе не сноровист, ибо тратит немало времени на пустяки, ему не порученные.
— И тем не менее пожалей его, — проговорил Хурин. — Честная рука и верное сердце могут и промахнуться; и такую беду выносить тяжелее, нежели козни врага.
