Инна Лёвина - Изгнанница
И, наконец, в один из дней появились беженцы... Я делала уроки и посматривала в окно время от времени, просто так, не то, чтобы увидеть что-то любопытное. А тут на площади появились какие-то люди, с тюками, сумками, мешками, кто-то приехал на повозках - и повозки остановились посреди площади, а кто-то, видимо, шел рядом. Я надела плащ и побежала на Корабельную площадь.
Я стояла около памятника Корабельщику и слушала рассказы беженцев. Кто-то развел костер на камнях площади, кипятил воду. Искры и пар взлетали вверх, к днищу корабля, а корабль словно летел от нас к звездам, подальше от земных бед и забот. Беженцам принесли еду, что-то из одежды. Для маленьких детей - пеленки и одеяльца. Было шумно, как на торговой площади утром в выходной, только тут шум совсем не веселый... Говорили, спорили, плакали... Я подумала, что надо и мне что-то принести для них из дома. Тут вдруг почувствовала, что мне крепко сжали плечо. Мама тихо сказала на ухо:
-Растанна, идем быстрее домой.
Мама держала меня за руку так сильно, что стало больно. Наверно, она боялась, что я потеряюсь. Кругом была толпа, военные перемешались с беженцами и местными жителями. Всюду слышались вопросы, любопытствующие или испуганные разговоры...
-Что ж так светло-то? - спросил кто-то из толпы. - Вон небо все красное.
-Где?
-Да вон там, там...
-Это что, утро уже?
-Это пожар!
Небо с одной стороны стало зловеще-оранжевым, как будто солнце и не заходило. Зарево колыхалось, то слегка затухая, то поднимаясь выше и расходясь на полнеба с южной стороны города.
-Деревни горят... - определил один из беженцев, высокий старик в потертых, растоптанных башмаках.
Кто-то громко заплакал...
Дома мама кинула плащ на спинку стула, потом сняла покрывала с наших кроватей и расстелила их на полу. Мне стало страшно, сердце заколотилось сильно и тревожно, как на площади, когда я слушала рассказы беженцев.
-Сейчас начнем собирать вещи. Возьмем то, что сможем унести, - сказала мама, открыв шкаф и быстро вытаскивая стопки белья, юбки, платья и кофты.
До этой минуты я отчего-то не думала, что же будет именно с нами, со мной и с мамой, когда аркайнцы захватят наш городок. Я боялась лишь пушечных снарядов. Но сейчас надвинулось что-то огромное, страшное, неопределенное... Я растерялась. Мама, не глядя на меня, быстро отбирала, складывала вещи, кое-какие продукты, завернула в платок деньги и спрятала во внутренний карман платья. Мы не взяли ни книг, ни игрушек, ни посуды. Как будто бросали частицу своей жизни, вот так, никому и никуда. И сами уходили тоже в никуда. Мне очень хотелось взять хотя бы книги, и мама, поколебавшись немного, положила воспоминания Корабельщика. Серо-дымчатый шарик из чужого мира я вытащила из сундучка, сунула его в платок и пришпилила булавкой к карману, чтобы не вывалился. Пусть хоть что-то останется от прежней жизни.
Глава 3
Когда мы вышли из дома с двумя нашими узлами, то увидели, что не только мы решили убежать от войны. Из домов выходили и выходили люди, тянулись длинными вереницами; все несли с собой вещи, увязанные в шторы, простыни или покрывала. Вечер переходил в ночь, сквозь неровную бегущую пелену облаков печально выглядывал голубой месяц, и показывалась в прорехи небесной пелены тревожная алая луна. Малышей взрослые несли на руках. Одни спали, другие вертелись, капризничали, плакали. Перед тем, как мы свернули за угол дома, я обернулась на окно нашей комнатки, неосвещенное и печальное. Вернемся ли мы домой? Где мы будем ночевать, что станем есть, когда закончится припасенная еда? Внезапно померещилось, что за окном стоит кто-то. Девочка с прямыми темными волосами, она смотрит на памятник Корабельщику, поставив локти на подоконник и подперев щеки ладонями. Конечно, мне это только показалось. И этого никогда уже не будет, даже если мы сюда вернемся, не будет такой девочки, которая уверена, что в ее жизни все хорошо и мирно, разве что денег иногда не хватает, и что дальше все будет так же мирно и надежно. Что-то изменилось, когда мы собрали наши вещи, какие могли унести, а прочее, любимое, старое, привычное - бросили; изменилось не в мире - во мне.
Где-то далеко, на той половине города раздался взрыв, другой... Начался обстрел. Значит, враги уже совсем близко. Мы с мамой прибавили шагу и пошли по дороге, по которой раньше никогда не ходили.
После двух или трех часов хода мы ужасно устали. Нам встретилось несколько крестьян, тоже убегающих от войны. Они ехали на телегах. Но места на телегах было мало, брали только совсем маленьких детей или стариков. На одной телеге - она проехала мимо нас - сидела Тиллимна, она держала корзинку с кошкой и прижимала кошке голову, а та пыталась вылезти, скреблась и сердито шипела.
На повороте я оглянулась. Беженцы шли длинной вереницей. Вдали темнели контуры домов и башен моего родного Тальурга. Падали редкие снежинки, хотя воздух уже потеплел почти по- весеннему. Красная луна то пряталась, то выходила из-за прозрачных облаков. Голубой месяц глядел теперь холодно и мертво. Городок, с его приземистыми башенками и зубчатой стеной, казался сказочным, ненастоящим. Вот он уже исчез за поворотом...
Мы шли долго, несколько часов. Наступила глубокая ночь. Я падала от усталости, и мама уже еле шла. В ближайшей деревне мы и еще некоторые беженцы стали искать ночлег. Те, кто ехал на телегах отправились дальше. Старую Тиллимну я больше никогда не видела.
У мамы с собой было немного денег. Но беженцев оказалось столько, что ни повозку, ни место для ночлега нельзя было добыть. Или это стоило очень дорого. В конце концов, нашлись люди, которые пустили нас ночевать, не в дом, а в хлев, и заперли там на ночь, потому боялись, что мы украдем какого-нибудь поросенка или овцу - или кто уж у них там жил. А отказать нам в ночлеге эти люди не смогли - им было нас жаль. Это была самая ужасная ночь в моей жизни. В хлеву стоял жуткий запах, к тому же, животные фыркали, вздыхали, чавкали чем-то. Я ворочалась, смотрела в окно, где дерзкой светящейся точкой пробивалась через облачную муть одна звезда, наконец, все-таки уснула, но когда утром нас выпустили, выбежала на свежий воздух с радостью - хотя радоваться было нечему. Ведь нам снова надо отправляться в путь, и неизвестно, когда мы сможем отдохнуть и согреться. Мама выглядела очень усталой, и я тоже не чувствовала себя отдохнувшей. Хозяева предложили нам позавтракать перед дорогой. Мама заплатила им немного, и нам подали цикорий (совсем непохожий на кофе, зато очень горячий) и два ломтя теплого хлеба. Еле-еле рассвело, наверно, было не больше шести утра. Никогда мы не жили в деревне, и теперь все было непривычно: и одежда крестьян, темная, очень простая и бедная, и столы и стулья, деревянные и неказистые, и поднимались они очень рано - мы едва успели встать, а у них уже хлеб испечен.
