Дэниел Абрахам - Тень среди лета
Маати замер, чувствуя, как сердце вот-вот выскочит из груди. Бледнокожий незнакомец медленно обошел его, ощупывая черными глазами каждый оттенок приветственной позы. Маати не дрогнул — помогли годы обучения в школе и у дая-кво. Его руки знали, как скрыть волнение.
Человек в одеждах поэта остановился, глядя с одобрением и легкой иронией. Изящные пальцы сложились в жесте приветствия — не самом теплом, но и не официальном. Получив ответ, Маати вытянул руки по швам и встал ровно. Первая оторопь от внезапного появления учителя прошла, и он подумал: не ожидал, что Хешай-кво так молод и красив!
— Как тебя зовут, мальчик? — спросил тот. Его голос был холодным и жестким.
— Маати Ваупатай! — отчеканил ученик. — В прошлом — десятый сын Нити Ваупатая, теперь — самый молодой поэт.
— А, с запада прибыл. У тебя до сих пор акцент.
Учитель сел на стул у окна, скрестив руки и продолжая откровенно разглядывать Маати. Комнаты, которые Маати все это время считал пышными, в присутствии черноволосого красавца вдруг выпятили свое убожество, а тонкие хлопковые занавеси, колеблющиеся на жарком послеполуденном ветерке, по сравнению с кожей поэта показались грязными тряпками. Будто сияющий камень оправили в жесть. Учитель улыбнулся не очень доброй улыбкой. Маати согнулся в позе ученической покорности.
— Хешай-кво, я прибыл сюда по велению дая-кво учиться вашему мастерству, если вам будет угодно взять меня в ученики.
— Брось! Мы не танцоры, чтобы шаркать и кланяться. Сядь туда. На кровать. Хочу тебя порасспрашивать.
Маати сел, где было велено, и поджал ноги, как на уроках дая-кво. Поэта его поза, похоже, позабавила.
— Итак, Маати, когда, говоришь, ты прибыл? Шесть дней назад?
— Семь, Хешай-кво.
— Семь. Однако тебя никто не встретил и не проводил в дом поэта. Уж за семь дней хозяин мог бы и показаться, как думаешь?
К Маати эта мысль приходила, и не раз, но сначала он принял позу благодарности за урок.
— Я тоже поначалу так подумал. Однако по прошествии времени понял, что это очередная проверка.
На совершенном лице мелькнула легчайшая улыбка, и Маати ощутил прилив радости от того, что угадал правильно. Новый учитель дал ему знак продолжать, и Маати чуть приосанился.
— Я подумал: а вдруг испытывают мое терпение? Чтобы убедиться, что я не стану торопить других, не имея на то права. Хотя потом я решил, что вы хотите узнать, как я расходую свободное время. Терпение и бездействие сами по себе ничему не учат, а у здешнего хая величайшая в летних городах библиотека.
— И ты все эти дни сидел в библиотеке?
Маати ответил утвердительной позой, не совсем понимая, что означает тон учителя.
— Вот это, Маати-кя, — произнес тот с неожиданной фамильярностью, показывая за окно — на сады, русла улиц и черепичные крыши до самого моря, — дворцы хая Сарайкета. Там обитают сотни придворных и чиновников. Ни одного вечера не проходит без представлений, пения или танцев. И ты говоришь, что все время возился со свитками?
— Я в самом деле провел один вечер с людьми утхайема. Они были с запада… из Патая, откуда я родом.
— И ты надеялся узнать что-нибудь про родных.
Прозвучало это не как обвинение, хотя могло бы. Маати смущенно закусил губы и повторил утвердительную позу. Улыбка, которую она вызвала, казалась участливой.
— И что же ты узнал за столь плодотворно прожитые дни из книг Сарайкета?
— Я изучил историю города и его андата.
Изящные пальцы произвели жест, который и одобрял, и призывал следовать дальше. Черные глаза излучали интерес, подсказывая Маати, что справляется он неплохо.
— К примеру, я узнал, что дай-кво — предыдущий — прислал вас сюда, когда Иана-кво не сумел удержать Облетающие Лепестки после смерти старого поэта, Миат-кво.
— Скажи-ка, почему он на это пошел?
— Потому, что Облетающие Лепестки ускоряла созревание хлопка в течение прошлых пятидесяти лет, — ответил Маати, довольный своей памятью. — Она заставляла коробочки… раскрываться, если не ошибаюсь. При этом собирать волокна становилось легче. С ее потерей городу пришлось искать другой способ ускорить и улучшить сбор и обработку хлопка, чтобы получить преимущество перед Гальтом и Западными землями, иначе торговцы отправились бы туда и всему городу пришлось бы перемениться. Однако вы приручили Исторгающего Зерно Грядущего Поколения, иначе Неплодного, как его называют на севере, или Бессемянного в городах юга. Торговым домам достаточно заключить соглашение с хаем, и вычесывать из хлопковой ваты семена не придется. Раз на это уходит почти столько же времени, как и на сбор урожая, хлопок попадает к ткачам раньше, чем где-либо еще. Поэтому другие страны и города начали присылать нам свой хлопок, а следом перебрались ткачи, красильщики и портные — все ремесленники.
— Да. И поэтому Сарайкет удерживает позиции, платя лишь каплями крови от уколотых ткаческих пальцев, — сказал учитель, принимая позу подтверждения со слабиной в запястьях, что смутило Маати. — Хотя кровь — не деньги, верно?
Пауза затянулась, пока Маати, чувствуя неловкость, не поспешил ее нарушить.
— А еще вы избавили летние города от крыс и змей.
Поэт ответил чем-то вроде улыбки. Когда он заговорил, в его тоне прозвучало удивление и недовольство собой.
— Да. Зато приманил туда гальтов и западников.
Маати жестами согласился — без прежнего официоза. Учитель как будто не возражал. Казалось, ему даже приятно.
— Я многое узнал о швейном производстве, — произнес Маати. — Не догадывался, сколько всего нужно знать о хлопке и том, как его обрабатывают, о торговых путях… Я прочел целую книгу о мореходстве.
— А сам даже не был у моря?
— Не был.
Учитель принял ответ без порицания и одобрения, но с оттенком того и другого.
— И все из-за какой-то проверки, — произнес он. — Впрочем, немудрено: ведь ты поступил в школу совсем маленьким, а значит, у тебя на них нюх. Как ты справлялся с угадайками у дая-кво?
— Вы… простите, Хешай-кво. Вам очень нужно это узнать?
— Пожалуй, такие вещи способны сказать о многом. Особенно когда их утаивают. Верно?
Маати принял позу извинения. Потом он заговорил, опустив глаза, хотя лжи в его словах не было:
— Когда я попал в школу, один мальчик — еще в начальных классах — сказал мне кое-что. Нас послали рыхлить землю, а у меня оказались слишком нежные руки, и я не мог закончить работу. И вот наш воспитатель, из «черных одежд» — его звали Ота-кво — очень на меня рассердился. Но потом, когда я рассказал, почему не могу сделать то, о чем он просит, он попытался меня утешить и сказал, что если бы я трудился сильнее, это не помогло бы. Вскоре он бросил школу.
