Мирей Кальмель - Песнь колдуньи
Пять дней назад гонец ускакал с письмом к барону Жаку де Сассенажу, не зная точно, где искать последнего.
Пять дней Филиппина дожидалась отца в своей темнице, исполняя наложенную на нее епитимью с большим рвением, чем кто-либо мог от нее ожидать. Аббатиса строго запретила сообщать девушке, в каком состоянии пребывают раненые, дабы усилить ее раскаяние сомнением. Но Филиппина ни о чем не спрашивала. Она проводила свои дни в молитве и уже успела ссадить кожу на коленях, поскольку часами молилась, повернувшись лицом к стене и глядя на распятие. Когда же ноги ее от долгого стояния на коленях затекали так, что она начинала шататься, девушка бросалась на соломенный матрас и плакала навзрыд, но не о себе, а о горькой участи тех, кто дрался ради ее благосклонности. Обессилев от рыданий, она засыпала. После пробуждения все начиналось заново. Она стучала в дверь только в случае крайней нужды — чтобы попросить новую свечу, опустошить ночной горшок или получить немного свежей воды. На стук входила послушница и забирала горшок или кувшин для воды, которые Филип-пина ставила рядом с дверью, чтобы послушнице не приходилось проходить в комнату. Ни разу затворница не повернулась к ней лицом. Ни разу не сказала ей и слова.
Аббатиса не знала, когда барон приедет за дочерью, поэтому отменила для той пост из страха, что девушка может занемочь. Но Филиппине не хотелось есть. По тому, как болталось на ней платье, легко было понять, как сильно она исхудала.
«Пять дней без пищи», — мысленно произнесла сестра Альбранта, когда одна из послушниц сообщила ей о том, что Филиппина выглядит ужасно.
Это уже слишком! Больше она терпеть не намерена!
— Как они? — спросила аббатиса шепотом, подходя к кроватям.
Сестра Альбранта, которая сразу после мессы вернулась в лечебницу, попросила ее прийти.
— Лоран де Бомон чувствует себя лучше, а вот состояние Филибера де Монтуазона очень меня беспокоит. Сегодня ночью его голос разбудил меня. Я бросилась к нему, потому что была уверена, что он пришел в себя. Состояние его не изменилось, но на головной повязке выступила свежая кровь.
— Голос вам приснился.
— Так я и подумала. И все-таки до конца я не уверена в этом. Прошу вас, мадам, давайте отойдем и поговорим спокойно, — предложила сестра Альбранта, вставая с табурета.
Аббатиса, еще раз окинув взглядом раненых, последовала за сестрой-целительницей. Двери кладовой открылись и закрылись, пропустив двух женщин внутрь.
— Лоран де Бомон, которому я постоянно даю снотворное, утром сказал, что тоже слышал голос госпитальера.
Аббатиса поморщилась. Ничего хорошего это не предвещало.
Они сели на деревянные скамеечки и одновременно положили руки на дубовую столешницу, уставленную самшитовыми ступками и стеклянными бутылями самых разных форм и размеров. Смягченный витражом на окне, тоненький солнечный луч ласково коснулся их натруженных рук.
— Филибер де Монтуазон говорил вам что-нибудь о деле, которое привело его к нам? Что-нибудь, что объяснило бы, почему он разволновался так, что рана открылась? — спросила сестра Альбранта.
— Ничего, кроме того, что вам уже известно.
— Может, следует осмотреть его вещи?
Аббатиса посмотрела на сестру-целительницу с неодобрением.
— Вы забываете, о ком мы говорим, сестра.
— Вам не кажется странным, что рыцарь-госпитальер путешествует без вьючной лошади и оруженосца?
Мать-настоятельница задумалась. Она постоянно возвращалась мыслями к событиям пятидневной давности, к раненым и Филиппине, но озвученная сестрой Альбрантой мысль не приходила ей в голову.
— Я бы хотела получить ответ на этот вопрос, — сказала она, — и все же нас это не касается.
— Касается, мадам. Я должна, нет, просто обязана спасти жизнь этому госпитальеру, и все, что может мне помочь, представляет интерес.
— Я подумаю об этом, — проговорила аббатиса вставая.
— Я еще не закончила, — сказала сестра Альбранта.
Их взгляды встретились. И, повинуясь настойчивому взгляду сестры-целительницы, настоятельница снова села. Альбранта взяла кувшинчик и наполнила два кубка водой. Один она протянула аббатисе, из другого сама отпила глоток. Она собиралась затронуть тему, при упоминании которой у нее всегда пересыхало в горле и возникала необходимость его прочистить.
Аббатиса пить не стала. Соединив руки так, что они соприкасались лишь подушечками узловатых пальцев, она ждала, и, вопреки собственной воле, пыталась отгадать, что на уме у Альбранты.
— Речь пойдет о Филиппине, — наконец решилась сестра-целительница.
Аббатиса вздрогнула. Кровь прилила к лицу. Ладони открылись, и руки легли на поверхность стола.
— Все решено окончательно и бесповоротно, — сказала она сухо и, опираясь на руки, стала вставать, на этот раз преисполненная решимости покинуть комнату.
— Сядьте, Изабелла! — твердо произнесла сестра Альбранта.
Лицо настоятельницы стало пунцовым.
— Как вы смеете?! — гневно вопросила она.
Она все еще стояла между скамейкой, которую оттолкнула, поднимаясь, и столом. Альбранта осталась сидеть напротив.
— Обязательства, которые я взяла на себя, придя в эту общину, чтобы служить Господу, дают мне это право.
Было очевидно, что аббатиса пытается взять себя в руки. Когда ей это все-таки удалось, она проговорила сухо:
— Я вас слушаю.
— Если Филиппина и дальше не будет принимать пищу, она может умереть…
В гневе стиснув зубы, аббатиса ничего не ответила, и сестра Альбранта дала волю своей ярости:
— Выходит, вы предпочитаете увидеть ее мертвой, чем простить?
Какое-то время монахини смотрели друг на друга в тишине такой давящей, что, казалось, они вот-вот вцепятся друг в друга. Сестра Альбранта сдалась первой:
— Вы никогда не изменитесь, не так ли? Умрете все такой же — преисполненной спеси и самодовольства. Неужели мне придется вам напомнить о наших обязательствах перед Жанной де Коммье?
— Замолчите! — вздрогнув, сказала аббатиса глухим от гнева голосом.
— Сейчас не время для ссоры, да я ее и не ищу. Вы хотите спасти душу Филиппины, я же хочу исцелить и ее тело тоже.
Аббатиса опустила голову. Побеждена…
— Чего вы хотите?
— Чтобы Филиппина мне помогала. Это не станет для нее более легким наказанием. Ухаживать за теми, кто ради нее чуть не убил друг друга, будет для нее труднее, чем молиться. А я уж прослежу, чтобы она извлекла из этого урок, не впадая в меланхолию.
Настоятельница направилась к двери, и на этот раз сестра Альбранта и не подумала ее задерживать. Взявшись рукой за дверную ручку, она обернулась к сестре-целительнице:
