Таня Хафф - Камень огня
— Птица, ваше высочество.
— Верно.
Распахнув створки, принц вышел на балкон и, прищурившись, посмотрел в сад. Он успел только увидеть, как большая голубая птица, волоча за собой длиннющий хвост, исчезает за кустом. Из всех перемен, случившихся с той поры, как его старший брат женился на принцессе Язимине, эта представлялась самой шумной.
— Павлины, — пробормотал Дарвиш себе под нос. — Думаю, у нее в Итайли всегда были павлины. Думаю, у ее брата-короля их целая сотня бродит по саду. — Принц потер виски, когда высокий, пронзительный крик снова ударил по ушам и зазвенел в голове. — Полагаю, мне нельзя в них стрелять… — вздохнул он.
— Нет, ваше высочество.
— Возможно, город будет возражать против них, тогда мы отправим их Рамдану… — Несправедливо, что его второй брат должен лишиться этой потехи только потому, что сбежал в деревню растить своих детей.
— Их прислали, чтобы рассеять тоску по дому благословеннейшей Язимины, ваше высочество.
— Ну, — Дарвиш нацелил воображаемый арбалет на удирающую птицу, — если благодаря им прекратятся ее стенания, то пусть кричат под моим окном сколько им вздумается.
Ее тоска по дому довела половину двора до отчаяния, а больше всех — ее собственного мужа. Дарвиш был изумлен, что наследный принц так влюбился в свою жену, с которой знаком всего год и на которой женился только ради того, чтобы предотвратить войну. Так влюбился, что допустил это вторжение в прежде спокойный сад.
«Готов поспорить, ты спросил Шахина, отец. Не просто велел ему жениться. Я бы с радостью женился, если б ты только попросил». Не для того, чтобы его брак стал нести бремя, какое несет брачный союз Шахина. Брат женился на принцессе Итайли, дабы положить конец столетиям конфликта между двумя странами. А он, Дарвиш, женится на ребенке без всякого политического значения.
Принц сощурился на солнце, желто-белое в безоблачном небе. Судя по его местоположению, уже перевалило за полдень. Более или менее обычное время для подъема. Облокотившись на перила, Дарвиш доел хлеб.
— Этой ночью мне снился престранный сон, Охам. Мне снилось, будто вор упал в мою комнату. Довольно милый… — Его ладонь, гладящая железные перила, нашла зарубку, которой не должно было существовать, оборвав и движение, и слова.
— Это был не сон, ваше высочество. Стражники нашли этого вора на рассвете шатающимся по залам.
— Так он настоящий! — Дарвиш провел пальцем по шраму, оставленному саблей, и ухмыльнулся, вспомнив, как едва не кончился его сон. — Где он сейчас?
— В Камере Четвертого с их королевскими высочествами. — Охам поднял руку в знаке Девяти и Одной.
— Что?! — Дарвиш круто повернулся к одевальщику.
— Туда, ваше высочество, отводят всех воров, — невозмутимо ответил тот.
— Но не этого вора, клянусь Девятью! — В памяти снова возникли серебристые глаза, пожиравшие его лицо. Сердце бешено забилось в груди, и ярость выжгла утреннее вино. — Это мой вор! Не их, а мой! — Дарвиш всегда находил развлечения близнецов отвратительными, но, представив, как они наслаждаются болью его личной собственности, принц оскалился и сжал кулаки.
Фади отскочил с дороги, когда Дарвиш пронесся мимо, и округлившимися глазами посмотрел на старшего одевальщика. Охам только пожал плечами. Его дело — наряды принца. Все остальное его не касается.
Где-то, невидимый, снова закричал павлин.
Как только тяжелая дверь распахнулась и стражники вытянулись в струнку, по толпе придворных, собравшихся в длинной галерее перед королевскими палатами, прокатилась рябь ожидания. Все отложили веера, разгладили шелка и натянули на лица подобающие случаю выражения: от вежливого интереса до восторженного обожания. Увидев, кто из королевской семьи вышел, двор снова принял томные позы, соответствующие полуденной жаре. Его королевское высочество принц Дарвиш, хоть и являлся, бесспорно, душой любого общества, был бесполезен в обеспечении королевской милости. Либо он совершенно забывал просьбу, — вино вытесняло ее из головы, — либо делал нечто такое, что крайне бесило его возвышеннейшего отца, и тогда Дарвишу не разрешалось приближаться к трону в течение неопределенного времени.
Те, мимо кого он проходил, были искренне удивлены, куда он мог направляться в столь хмурой спешке. И спешка, и хмурость не в характере принца.
— Надеюсь, он не останется навсегда подобной букой, — вздохнул пожилой дворянин, ни к кому конкретно не обращаясь. — У нас и без него таких хватает.
В коридорах дворца Дарвиш ускорил шаг. Если вор находился с близнецами с раннего утра, там, возможно, мало что осталось спасать. Принц всеми силами старался не выказывать высшую степень своей ярости.
— Добрый день, ваше высочество!
Вот уж действительно чего ему сейчас не хватает, так это расспросов какого-нибудь шпиона лорд-канцлера или, чего доброго, самого лорд-канцлера! Как член королевской семьи, Дарвиш имел более высокое положение, но лорд-канцлер пользовался доверием короля. Принц должен был остановиться, поговорить, отложить свои дела, признавая его власть. Дарвиш на ходу принял решение.
— Передайте привет Госпоже, — весело сказал он, не замедляя шаг.
— Ваше высочество!
Принц быстро оставил тучного, пожилого лорд-канцлера позади — пусть выдувает протесты в пустой коридор. Потом, когда вор будет в безопасности, Дарвиш найдет время, чтобы насладиться потрясением и подозрительностью старика. И заплатит за это позже, когда отец все узнает, но сейчас это не имеет значения.
Камера Четвертого располагалась в самой старой части дворца, вырезанной в вулканической скале вблизи от кратера, который постоянно давал знать о себе жаром лавы и запахом серы, пропитавшими все вокруг. Перейдя от украшенных фресками стен и выложенных плитками полов к необработанному камню, на котором и
через несколько поколений были видны следы орудий, Дарвиш уже кипел от злости, думая о несправедливости, которая привела его вора сюда, в это место. Когда же принц достиг камеры, его ярость раскалилась до предела: как посмели близнецы украсть его ценный трофей?
Дарвиш уже протянул руку к двери, как вдруг за ней раздался чей-то хриплый, безнадежный крик.
Принц окаменел. А крик тем временем возрос, достиг пика и умер. И снова воцарилась тишина. Придя в себя, Дарвиш так распахнул дверь, что она с грохотом ударилась о стену.
Камера Четвертого была невелика, и смрад от курений, пыток и боли не давал дышать. Принц поперхнулся, но взял себя в руки. Две стройные фигуры в беспросветно-черном, возвышавшиеся по обе стороны стола как столпы ночи, подняли головы на грохот. Одинаковые волосы и одеяния не позволяли различить их пол даже при ярком свете полудюжины свисающих ламп, а густая краска для век, которой были обведены желтые глаза, отвлекала от незначительных отличий в чертах лица. Но Дарвиш, знавший близнецов всю их жизнь, безошибочно мог сказать, кто держит в длинных щипцах красный уголек, а кто всего лишь наблюдает.
