В. Бирюк - Волчата
Через восемь лет, в марте 1169 года от Рождества Христова, посреди малой трапезной в Великого Князя Киевского палатах, чёл я по книге те же слова из Главы 15 Второзакония. И вопрошал князей русских и иерархов православных: «Быть ли нам к единоверцам своим, к братьям и сёстрам нашим, более жестокосердными, нежели иудеи — к их?». Много мне слов разных в ответ говорили. Князья — о крамолах да мятежах грядущих, об обнищании Земли Русской. Клирики же более Илларионом, его «Словом о Законе и Благодати» меня бить пыталися. Да ведь поздно уже! Уже я и сам ту премудрость узнал и противникам моим ею же и возразил. А вот сказать прямо: «рабы — се имение моё, не отдам» — ни один не посмел. Ибо признаться в стяжательстве, в корыстолюбии, в скупости своей — не по чести.
Тогда-то стукнул посохом своим в пол Великий Князь Андрей Юрьевич и сказал:
— Быть по сему. Делай.
Ну, я и сделал. И по сю пору делаю — жизнь-то меняется, надобно и законы к ней приспосабливать. А начиналося вон с чего — с Пердуновки моей да заботы: как вдовам с сиротами доброе жильё по-умному отдать.
«Чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно сначала купить что-нибудь ненужное».
Гениальная формула кота Матроскина — неверна. У человека изначально есть кое-что ненужное, что он может продать — его свобода.
Новосёлки из «отравительской веси» были согласны на всё вообще. Назвали Могутку старостой «отравительской веси» и он, общим собранием в своём лице, продал мне всё «бабьё с детвой».
Мы начали, было, расселять новоприбывших, но дать каждой по подворью не получилось. Сразу же началась конкуренция, и образовалась «очередь на получение жилья» — до некоторых «пауков» дошло, что они рискуют упустить свою выгоду.
«Прозрение», как всегда, было оформлено в виде замаскированного наезда на меня.
Как-то, в середине утра, заявляется Хохрякович с какой-то бабёнкой. Такой… сам из себя весь важный. Но — испуганный.
— Господин боярич Иван! Дозволь молвить слово важное! Пришла… значит… эта… и ну… вот.
Начал за здравие, а потом — как всегда. Неужто я такой страшный, что у людей от одного моего вида язык к гортани присыхает? А бабёнка-то мне знакомая. Замотанная вся по зимнему времени. Но где-то я её видел. А видел я её… Блин! Я её видел из другого ракурса! Я у неё роды принимал! Это когда люди вирника Макухи «пауков» трясли. А муж её, гадина, меня обманул да под волхвов подвёл.
— Поздорову ли, красавица? Дочка-то твоя как поживает?
— Ой, да спасибочки те боярич она така забавница нынче вот сидеть начинает. Вот как уцепиться за что да усядется да кряхтеть начнёт будто баба старая а третьего дня первый зубик пролез уж она плакала да куксилась да что не попадя в рот тянула а мне-то дуре и невдомёк а я как испужалася — жар-то у ребёночка-то моего а тута — гля а тама острое…
Мда… Как-то у меня… свежие воспоминания — только год прошёл, как у меня у самого в Юлькиной избушке первый здешний зуб прорезался. Сочувствую. И ребёнку, и мамашке.
— А сюда по какой заботе?
— Дык… эта…
И — бух на колени.
— Прими, господине, робу твою! Помоги Христа ради нашего, смилуйся! Не можем мы прожить-то, бедствуем! Помираем с голоду-холоду…
— Стоп. Хохрякович, это вдова твоего брата, ятровка. Объясни.
Глава 179
Хохрякович мнётся, краснеет-бледнеет, но намекает. Что я дурак. Совершенно упустил из виду, что весь клан покойного Хохряка — мои рабы. И их прокорм — моя забота. Ну, не было у меня в прежней жизни рабов! И привычки о них думать — ну неоткуда взяться! Придётся завести себе и такую привычку.
Конечно, община сперва помогала. Потом, когда Хрысь стал тиуном, он тех же дров подкидывал. Но из-за резкого усиления загрузки общинников по моим делам, мужикам и своих проблем хватает. А хозяйство от Хохряка-покойника осталось большое.
— Понял. Переселяем в Пердуновку. Пойди — глянь, какое пустое подворье тебе по душе.
— Да не… да как же… да у меня там и припасы и всякое чего…
— «Всякое чего» — перевезём сюда. А ты, вроде, пряха не худая. Будешь новосёлок вашему «паучьему» ремеслу учить.
Эта молодка, лет шестнадцати от роду, была поселена мною в новом подворье в Новой Пердуновке вместе с её полугодовалой девочкой, мальчишкой — круглым сиротой от старшего брата мужа, с вдовой самого младшего, с которого пруссы кожу живьём сняли, который был мальчишка лет восьми, но уже имел взрослую жену и сына от неё, и с работницей-свинаркой, прогулки которой позволили мне когда-то выявить «вражеского информатора».
Каждую неделю у меня в Новой Пердуновке сдавалось по два новых крестьянских подворья. Быстрее не могу: на подворье ставиться три разных печки, две тысячи кирпичей надо. Но каждое воскресенье — новоселья. У моих холопок. И их всё больше — община выдаёт мне вдов в рабыни. Не всех — кто у родни живёт — тех кормят. «По обычаю». А вот где хозяйство слабое…
Освобождающиеся подворья в сплошь заселённой «Паучьей веси», Хохряк отдаёт молодожёнам, желающим отделиться от родителей. За относительно небольшую мзду.
Бабы с воем, плачем, детьми, скотом, майном, кошками, клопами… перебираются ко мне. Сперва селятся толпой в одну избу. Потом, оглядевшись, увидев, что по моей команде подворье и вправду набивается хлебом, сеном, дровами… Что новые печки не кусаются, полы не ломаются, шиндель не течёт — начинают просить себе своё. Не все: если пять-семь малых детей, то и в исправном дворе одной хозяйке не прожить.
А вот мужики-бобыли за ними не идут — терпят. «В робу — холоп». Не хотят своей свободой за семейное счастье платить. Ну и не надо — вдов и сирот я прокормлю. Куда важнее, что «паучихи» приходят со своими прялками. И — с льном.
«Росный лён». Выдернутый и обмолоченный лён раскладывают по полю, чтобы он росу набрал. «Роса активизирует микроорганизмы, живущие в стеблях льна. Микроорганизмы разрушают внутри растения клейкие вещества, что позволяет отделить волокно от древесной части стебля. Процесс размачивания льна росой продолжается несколько недель, в зависимости от погоды. Время от времени стебли льна нужно аккуратно переворачивать, чтобы процесс образования волокна шёл равномерно». До самого снега вот так раскладывали. И где бы я сам такое взял? Это ж сколько труда, сколько времени! Целое богатство.
Теперь у каждой «робы» — приданое, возы этой самой «тресты». А мять-трепать — я и вольных пришлю. Смешно: вольные на холопок работают. Хотя, наверное, правильно: с меня за рабов больше спрос. Перед богом, перед самим собой. А вольные и сами выкрутятся.
