Алексей Атеев - Бешеный
— Вам не жарко? — спросил Крендель. — Раздевайтесь.
Семиоков чуть пошевелил головой, как бы соглашаясь, что надо раздеться, но остался сидеть неподвижно, рассматривая что-то над головой Кренделя.
«Куда это он смотрит? — подумал Степан Ка-питонович. — Неужели на портрет генсека?» Семиоков внятно хмыкнул, потом пристально взглянул на Степана Капитоновича. Глаза его неожиданно широко раскрылись. Суровое лицо расплылось в улыбке.
— Никита Сергеевич? — спросил он изумленно. Крендель в первую минуту почуял насмешку, лицо его закаменело, но, вглядевшись в гостя, он понял, что тот не шутит.
Семиоков во все глаза рассматривал хозяина кабинета.
— Вы ошиблись, — мягко сказал Крендель. Гость помрачнел и опустил голову.
— Да, я уже понял, — грустно сказал он. — Но сходство замечательное. Уж кому знать, как не мне.
— Вы встречались с товарищем Хрущевым? — осторожно спросил Крендель.
— Я был у него референтом, — последовал ответ. — Увы, превратности судьбы. После его смещения начали меня кидать по стране. Где только не побывал. Теперь вот здесь, — Семиоков посмотрел Кренделю прямо в глаза. — Так-то вот. Но все же какое поразительное сходство! Теперь я начинаю верить, что бывают на свете двойники.
Крендель млел от восторга — еще бы, человек, лично знакомый с опальным премьером, признал их сходство!
— А все-таки зачем вы к нам пожаловали? — осторожно начал он.
— С проверочкой, — посерьезнел Семиоков, — по письму.
— А что за письмо? — насторожился Крендель.
— Да не беспокойтесь, — снисходительно заявил Семиоков, — мелочь…
— Ну а все же?
— Да вот прислали тут в обком писульку, что у вас баня работает неудовлетворительно.
— Баня? — изумился Крендель.
— Да! — воскликнул Семиоков. — Дожил — бани посылают проверять! Но деваться некуда. Дело есть дело.
«Странно, — подумал Степан Капитонович, — никогда жалоб на баню не было…»
— Как же вы будете ее проверять? — задал он вопрос.
— Да очень просто — на месте. Сейчас туда и отправлюсь. Именно как учил нас Никита Сергеевич: не доверяй никому, сам посмотри, пощупай, попробуй на зуб.
— Ну-ну, — протянул Крендель.
— А вы со мной не пойдете? — спросил гость.
— К сожалению, не могу, — увернулся Крендель, — у меня давление. — Он вызвал шофера и вручил ему гостя, наказав отвести его в баню.
Некоторое время Крендель размышлял над словами гостя о превратностях судьбы, но мысли эти скоро были вытеснены текущими делами, и он забыл о Семиокове.
Часа через три прибежал возбужденный шофер и рассказал невероятную историю.
— Этот самый Семиоков, — говорил он захлебываясь, — такое отколол… Пришли мы, значит, с ним в баню. Ну, сначала в кабинет директора. Тот как услышал, что проверяющий из обкома, побледнел как полотно, губы трясутся, а Семиоков ну его распекать: парная, говорит, у вас плохая, пар отсутствует. В душевых отделениях грязно…
Директор руками машет, не соглашается.
«Я сам проверю», — говорит Семиоков.
Зашли мы в мужское отделение, Семиоков преспокойно разделся и пошел мыться. Я, конечно, удивился, но мало ли, думаю, проверяющий есть проверяющий. Он преспокойно помылся, выходит и говорит: «Неплохо, мол, все поставлено. Видимо, кто-то желает вас оклеветать», — это он директору.
Тот повеселел, головой кивает. Семиоков стоит в предбаннике и рассуждает, что баня — одно из любимейших развлечений русского народа, отрада и отдохновение и поэтому всегда должна содержаться в порядке. Директор довольный стоит и ему в рот смотрит. Странно только, что Семиоков одеваться не спешит.
Так он говорил минут десять, потом неожиданно заявляет:
«В письме это еще сказано, что в женском отделении тоже не все ладно, неплохо бы проверить».
Директор заявляет, что это, мол, очередная клевета и что у женщин все в порядке, даже лучше, чем здесь.
«Вот я и проверю, проводите меня туда».
Директор глаза вытаращил и спрашивает:
«Что же, прямо так, в натуральном виде и пойдете?»
«А что, — заявляет Семиоков, — прямо так и пойду!»
«Да вы бы хоть прикрылись, ведь кипятком ошпарят».
«Это лишнее», — отвечает Семиоков.
Мы так и обалдели.
Директор переминается с ноги на ногу, не знает, что и сказать.
«Ведите меня», — приказывает проверяющий.
Директору куда деваться — шагнул он к двери, но потом повернулся к Семиокову и взмолился:
«Вы хоть прикройтесь!»
«Что же, — говорит Семиоков, — чресла, пожалуй, задрапирую», — обвязался полотенцем и пошел, директор за ним, ну и я тоже, — смущенно опустив глаза, сказал шофер.
— Народу в женском отделении было немного, — продолжал шофер. — На нас сначала не обратили внимания, но Семиоков сам привлек его.
«Здравствуйте, товарищи! — громко воскликнул он. — Рад приветствовать вас!»
Что тут началось: визг, крики, бабы голые мечутся, кто тазиком прикрывается, кто этим же тазиком ударить норовит, словом, ад. Директор со страху выскочил прочь, я за ним. Из-за двери вопли несутся, потом заорал Семиоков. Выбежал он оттуда совершенно голый и красный, как рак, — его все-таки ошпарили.
Подпрыгивает на месте, директор его за собой тащит, а сам незаметно пальцем у виска крутит, показывает мне: мол, не псих ли?
Утащили мы Семиокова в кабинет, усадили на диван, притащил я его тряпки, потом приехала машина, и увезли нашего проверяющего сами понимаете куда… Никакой это не Семиоков оказался, а сумасшедший, сбежавший из нашего Монастыря!
Выслушав подробное повествование, Крендель был несколько обескуражен. Однако не подал вида и только поинтересовался у шофера, понравились ли ему женщины в бане.
— Старухи одни, — односложно ответил тот.
— Ну что ж, и на старуху бывает проруха, — невпопад, как показалось шоферу, высказался Крендель.
Несколько описанных выше инцидентов, связанных с Монастырем, должно быть, настроили читателя на юмористический лад, однако дальнейшие события, о которых пойдет речь, никак не назовешь веселыми.
Глава третья
Урок истории в шестом классе тихореченской средней школы № 2 подходил к концу. Преподаватель — Олег Павлович Тузов — бубнил что-то о распаде рабовладельческого общества и зарождении новой социально-экономической формации — феодализма.
На дворе стоял сентябрь, окна в классе были распахнуты, в них врывались волны горячего воздуха с улицы, а вместе с ними щебет птиц, приглушенный гомон человеческих голосов. Головы детей то и дело поворачивались к окнам. Чувствовалось, что период становления феодализма занимал их не очень.