Джуд Деверо - Рыцарь
– Ну да, такая вот я и есть – злонамеренная ведьма Дуглесс! – воскликнула она. – Сама не понимаю, зачем мне поезд, когда тут под рукой расчудесная метла! Деньги я вам вышлю по почте, на адрес священника. Будьте здоровы, и надеюсь, больше мы с вами не увидимся!
Повернувшись на каблучках, она поспешила прочь из церковного двора в ту минуту, когда там вновь появился священник со стаканом воды для незнакомца.
Ну и пусть кто-то другой реагирует на все его фантазии, – подумала она. – У этого типа наверняка в запасе целый чемодан костюмов! Сегодня, глядишь, он рыцарь елизаветинских времен, а, смотришь, завтра – уже Авраам Линкольн или, скорее, – он же все-таки англичанин! – Горацио Нельсон собственной персоной!
Сыскать в крохотной деревушке здание станции не составило труда, и она прошла прямо к кассе, чтобы купить билет.
– С вас три фунта шесть пенсов, – сообщил ей кассир из окошка.
Дуглесс плохо разбиралась в английских деньгах: ей казалось, что монет разного достоинства чрезмерно много и что все они похожи одна на другую. Просовывая деньги, полученные от незнакомца, в окошечко, она спросила:
– Этого хватит?
Кассир оглядел монеты, исследуя их со всех сторон, а потом, извинившись, куда-то отлучился.
Ну вот, теперь меня, наверное, еще и арестуют за то, что я пыталась расплатиться фальшивыми монетами! – подумала Дуглесс. – Славный же будет итог столь замечательного дня!
Через несколько минут у окошечка кассы возник некто в фуражке, являющейся символом железнодорожной власти, и заявил:
– Подобные монеты мы не принимаем, мисс. По моему мнению, вам следует показать их Оливеру Самуэльсону. Его лавка прямо тут, за углом направо.
– И что, суммы, которую он даст мне за них, на билет хватит?
– Полагаю, что да, мисс.
– Благодарю вас! – пробормотала Дуглесс. У нее было сильнейшее искушение вовсе позабыть про эти монеты и немедленно позвонить сестре. Потом она посмотрела на монеты – выглядели они такими же иностранными, как и любые монеты чужой страны! Тяжко вздохнув, она поплелась направо и вскорости очутилась перед лавкой, на которой красовалась вывеска: «Оливер Самуэльсон. Покупка и продажа монет».
За прилавком сидел маленький человечек с лысой головой, и на его лоснящемся и излучающем на солнце сияние лбу была укреплена, как и у всех ювелиров, лупа.
– Что вам угодно? – спросил он, едва только Дуглесс вошла внутрь.
– Меня к вам направил человек с железнодорожной станции, – ответила она. – Он сказал, что за эти монеты вы можете предложить мне сумму, достаточную для покупки билета на поезд.
Приняв из ее рук монеты, человечек принялся разглядывать их в ювелирную лупу и, тихонько хихикая, приговаривать:
– Так, стало быть, на железнодорожный билет, да? Железнодорожный?
Затем, поглядев на Дуглесс, сказал:
– Ну хорошо, мисс. За эти две монеты я готов уплатить вам по пять сотен фунтов за каждую, а эта одна потянет, скажем, на пять тысяч фунтов! Но таких денег у меня тут при себе нет – мне придется позвонить кое-кому в Лондоне. Вы могли бы подождать несколько дней?
На какое-то время Дуглесс лишилась дара речи, потом все же переспросила:
– Так вы говорите, пять тысяч фунтов?!
– Ну, хорошо, шесть, но ни шиллинга больше! – сказал человечек.
– Я… я…
– Так что, продаете вы их или нет? Надеюсь, вы не добыли их каким-нибудь незаконным способом, а?
– Нет-нет, по крайней мере, я так не думаю! – шепотом ответила Дуглесс. – Но прежде, чем их продать, мне нужно все же кое с кем переговорить. Они подлинные?
– Обычно-то средневековые монеты ценятся не столь дорого, но такие, как у вас, – редкость и к тому же отлично сохранились. А еще у вас есть?
– Хочется верить, что да, – ответила Дуглесс.
– Ну, если только у вас там найдется монета в пятнадцать шиллингов с изображением королевы и парусника на ней, то позвольте мне взглянуть на нее! Я-то сам не смогу ее приобрести, но покупателя вам на нее подыщу.
Дуглесс попятилась к двери.
– Или если у вас есть дублон, – продолжал человечек. – Дублон эпохи Эдварда Шестого.
Рассеянно кивнув ему, Дуглесс вышла из лавки и, будто в тумане, направилась обратно к церкви. В церковном дворе незнакомца не было, и ей оставалось надеяться лишь на то, что он не ушел совсем. Она вошла в церковь и увидела его. Он стоял на коленях перед беломраморным надгробием графа и, сложив ладони и склонив голову, молился.
Рядом с нею появился священник.
– Он тут так и стоит с той минуты, как вы ушли, – сказал священник. – Я уже жду не дождусь, когда он встанет с колен. Что-то, видимо, очень-очень беспокоит его! Он ваш приятель?
– Да нет, – ответила Дуглесс, – я с ним повстречалась только сегодня утром. Он разве не здешний?
– Мои прихожане, видите ли, не часто надевают доспехи, – ответил с улыбкой священник и посмотрел на часы, – Мне нужно идти. Вы тут побудете с ним? Я почему-то опасаюсь оставлять его одного!
Дуглесс ответила, что побудет, и священник удалился. Осторожно приблизившись к, коленопреклоненному незнакомцу, она положила руку ему на плечо и прошептала:
– Кто вы?
Не открывая глаз и не разжимая ладоней, он ответил:
– Я – Николас Стэффорд, граф торнвикский. Дуглесс не сразу вспомнила, где именно она раньше слышала это имя, но потом бросила взгляд на надгробие. На нем готическими буквами глубоко по мрамору было выгравировано то же имя: «Николас Стэффорд, граф торнвикский»! Набрав в грудь побольше воздуха, она спросила:
– Насколько я могу догадаться, никаких документов, идентифицирующих личность, у вас с собою нет, не так ли? Он поднял голову и уставился на нее:
– Вы сомневаетесь? Вам разве недостаточно моего слова? Вам?! Ведьме, которая проделала все это со мной?! Да если б только я не страшился того, что меня самого обвинят в колдовстве, я разоблачил бы вас и с удовольствием стоял и смотрел, как вас сжигают на костре!
И он вновь погрузился в молитвы, а она все стояла и молча глядела на него.
Глава 2
Николас Стэффорд стоял и смотрел на молодую женщину. Все в ней: и манеры, и одежда, и речь, – казалось столь странным, что это не укладывалось у него в голове. С виду настоящая ведьма, как он их себе представлял: красива, как ни одна из виденных им женщин, неприбранные волосы свободно ниспадают на плечи, а юбка – короткая до неприличия, словно она решила презреть все на свете – и Бога и людей.
Несмотря на головокружение и слабость, он не позволял себе расслабиться и стоял совершенно прямо. И на ее внимательный взгляд ответил таким же открытым взглядом.
Он все еще был не в силах поверить в то, что с ним произошло. В самую тяжелую минуту жизни, когда, казалось, у него не оставалось никакой надежды, мать сообщила в письме, что наконец, похоже, нашла что-то, что может им помочь. И он как раз писал ей ответное письмо, задавая вопросы, советуя и предлагая кое-какие ходы, когда вдруг услышал плач женщины. В том месте, где он содержался, рыдания были делом обычным, но в этих женских слезах было нечто, что побудило его отложить перо.
