Галина Гончарова - Государыня
Хм-м…
Алексей Михайлович серьезно задумался над этим вопросом. А почему бы нет?
Чай, король, не герцог, что и было высказано. Алексей только плечами пожал.
— Батюшка, король ли, герцог ли… был бы человек умный да надежный. А как его должность называется — то шелуха от семечек.
— Да и кого мы за Фридриха выдать можем? Ежели Софью ты не отдашь?
— Так Катюшку! Он ее на восемь лет старше, самое оно!
— А не Дуняшу?
— Тятенька, ты Дуняшу сам видел. Ее еще воспитывать и воспитывать, чтобы не позорила страну, да нужное нам проводила…
— Ишь ты, как размышляешь…
— Так что делать, тятенька? Глупый друг опаснее умного врага.
— Ладно. Скажи Афанасию, пусть письма пишет…
Алексей кивнул. Кому и поручить, как не Ордину-Нащокину. Умен, предан, обхождение знает — чего еще надобно?
— Сделаю, батюшка.
Алексей был доволен. Да, дома дочек замуж выдать не за кого. А вот за границу…
Ну и что, что иноверцы?
Муж да спасется женою своей — это раз.
В своем бардаке разгребитесь, прежде чем других учить — это два.
И вообще, одну уже выдали, остальных легче будет. Это — три.
* * *— Пан Лянцкоронский! Проше пана…
— Ежи!!!
Возмущенный возглас Иеронима дал понять пану Володыевскому, что церемонии можно не разводить, и Ежи радушно улыбнулся.
— Как я рад тебя видеть!
— И я тебя, дружище!
Мужчины скрепили радость встречи крепким рукопожатием.
— Царевич вас позднее ждал…
— Но тебя ж выслал навстречу?
— Ну, так то ж святое. Вы по чужой земле идете, мало ли какие здесь люди… вот, чтоб вас ненароком не обидели…
Подтекст был ясен обоим мужчинам. Обидишь две сотни поляков, как же! А вот чтобы они какой дури не учинили и не началась опять распря и был послан пан Володыевский с небольшим — тоже сотни две — отрядом. Встретить, сопроводить со всем почетом… а кому еще можно такое доверить?
Так что вскоре оба пана ехали рядом во главе войска, а Ежи рассказывал о своем житье-бытье:
— …приняли, как родного. Поселили нас с Басей пока в Дьяково, покои отвели в тереме, но рядом нам свой дом строится. Да и на Москве так же.
— Ты так и возвращаться не захочешь…
Ежи пожал плечами.
— Бушуют Езерковские?
— Не то слово!
Узнав о заточении Кристины в монастырь, Езерковские кинулись в Краков и упали королю в ноги. Умолять.
Еще бы, куда это годится?! Племянницу, красавицу, умницу, практически «черную вдову» вдруг от родного мужа отрывают. Да еще так цинично — чуть ли не по обвинению в государственной измене. А к тому ж…
Теряется все ее состояние. Раньше-то Кристина все тащила в семью, все для Езерковских, а сейчас она в монастыре, деньги и земли у ее мужа, а тот уж и вовсе на другой женился! Да на ком!
Пригрели змею на груди!!!
Конечно, паны взбесились. И сам дядюшка Кристины, и его многочисленная родня — племянники и племянницы. Как же, дохода лишили!
И будь Ежи в Кракове — не вылезать бы ему из дуэлей. Да и шляхта заволновалась. Ей-ей, останься Володыевские в Польше — затравили б и его, и Басеньку. Но это ж в Польше!
А ехать в Москву, на суровую русскую землю, ради того, чтобы вызвать Ежи на дуэль… Э, нет. Так далеко удаль Езерковских не простиралась. Да и король ответил весьма резко и жестко.
Сообщил, что все решения были приняты паном Володыевским с его высочайшего соизволения. И вообще пан Володыевский — народный герой. Он Каменец защищал от поганых захватчиков.
А вы в это время чем заниматься изволили?
Ах, хозяйством?
Ну вот вам мое повеление.
Отправляйтесь на хозяйство и без моего дозволения при дворе не показывайтесь, не то в темнице сгною! Наглость какая! Кстати, не вы ли, пан, дочку свою научили мужа бросать да в лицо ему каркать, смерть предсказывать?
Это и вовсе изменой родине попахивает…
Паны, конечно, отнекивались и пытались настаивать на своем, но уж больно неприглядно выглядел поступок Кристины, тем более в годину бедствий. Пришлось Езерковским отступиться, хотя любви к короне им это не прибавило. Кристина же, постриженная под именем Марии, несла служение в одном из монастырей покамест строго запертая, ибо была уже поймана при попытке побега.
Ежи только вздохнул, выслушав эти новости. Вернуться домой с Басенькой им в скором времени точно не грозило. Лет десять ждать придется. Ну и что бы на Москве не отстроиться за это время? Тем более, дети пойдут уже скоро…
Иероним искренне поздравил пана с ожидаемым прибавлением. Но на вопрос о Собесском, коего Ежи чрезвычайно уважал, горько вздохнул и выложил Володыевскому все без утайки.
Все равно ведь Марыся останется в Дьяково, а значит, нечего и таиться. Пусть лучше Володыевский правду от него услышит, чем потом ему где-то да солгут…
Ежи выслушал с непроницаемым лицом, но Лянцкоронский все равно заметил негодование. Видно ж все равно было, не с прямотой Володыевского такое прятать.
— Ты тоже считаешь, что она виновата…
— Дура она. И мужа под монастырь подвела, — со всей прямотой высказался маленький пан. — Дура. Уж прости, но будь она моей женой — запер бы я ее под замок, чтобы сидела и детей рожала. И не лезла никуда.
Лянцкоронскому подумалось, что так в итоге и выйдет:
— Как еще к ней в Дьяково отнесутся?
Ежи улыбнулся:
— Может, как родную и не примут, у русских род — это все, а она женщину их рода отравить пыталась. Но, поверь мне, ни обижать, ни ущерб какой нарочно причинять — тоже не будут. Царевны… знаешь, не будь я женат… — Ежи хитро разгладил ус.
— И кто ж тебе по нраву пришелся из царских дочек? — Иероним едва сдержал смех, глядя на попытки ротмистра изобразить из себя храброго покорителя женских сердец.
— Все. Что старшие царевны — мудры, добры, рассудительны, к ним, ровно как к матерям, тянутся, что младшие… знаешь, видел я женщин, но таких! Бася вмиг с ними подружилась, учится чему-то, сама царевичевых воспитанников да воспитанниц нашему языку учит…
— Женщина? Учит?!
— А что такого? Ты погоди, они еще и Марию к делу приставят. Она ж французский знает…
— Ну да…
— Уж поверь мне, ежели царевны что решат — им никто противостоять не сумеет.
Слов у Иеронима не нашлось. Одно изумление.
* * *— Отче, здравствуйте.
Сильвестр широко улыбался любимому наставнику. Симеон встал ему навстречу:
— Сильвестр! Рад видеть тебя! Как дела? Как тебя приняли в Дьяково?
— Приняли настороженно, — честно отчитался Сильвестр. — Так что хожу с оглядкой, стараюсь, чтобы меня окончательно приняли.
