Юрий Никитин - Зубы настежь
– Как сразу?
– Да так вот. Минуя порог. И даже не зрят на красивый город, что обижает хозяйку корчмы. Она ж не только здесь хозяйка! Старается, украшает город, а им все по... гм... словом, нажраться бы поскорее, да в морду, да в рыло!
За столом заорали, я услышал мощный звон, с которым столкнулись исполинские кубки, размером с те, которые вручают что-то поднявшим, пробежавшим или куда-то прыгнувшим.
От двери снова был шум, возмущенный крик. Я видел как кому-то надавали по шее, вытолкали. Похоже, это прорывался все тот же, самый умный и замечательный, который хотел, чтобы в корчме жили по его правилам. А может, и другой, ведь, как известно, это доброе и разумное надо сеять, а потом еще и окучивать... знать бы, что это такое, а вот дурни и без всякого окучивания как из-под земли прут целыми толпами.
За столом слева, куда явился, минуя городские врата, рыжий, пили и спорили странствующего вида не то дервиши, не то... словом, суфии. У одного на выцветшем плаще уцелело изображение хищных крыльев, у другого – странного животного, смутно знакомого, но настолько все стерлось, что я только подумал, что оба не то из разных философских школ, либо с разных континентов,
Мне показалось, что увлеченно философствуют о законах мироздания, но когда один вдруг вскипев: ах, на трех слонах?, вскочил и так умело попал кулаком в челюсть оппоненту, посмевшему придерживаться устаревшей теории черепахистости, что я засомневался в его природном философском даре.
Второй отшатнулся от удара, глаза его налились кровью как у лося весной, он утробно взревел, и, если бы третий не удержал стол, опрокинул бы на слониста. Я сжался в комок, дрались люто, свирепо, кровь брызгала алыми струями, слышались чавкающие удары, буханье, треск костей, а потом как-то разом остановились, люто глядя друг на друга все еще бешеными глазами. Один сказал сдавленным от ярости голосом:
– Впрочем... переход на личности – это не самый подходящий аргумент...
Кровь перестала хлестать из перебитого носа, только срывалась с подбородка багровыми тягучими каплями, а волосы на груди стали рыжими от крови. Второй облизал окровавленные костяшки пальцев, там свисали красные лохмотья сорванной кожи размером с крылья летучей мыши:
– Согласен... Прошу меня простить, это я начал...
Ссадины мгновенно исчезли под натиском молодой розовой кожи. У его противника распухший нос с торчащими наружу окровавленными хрящами принял благородный греческий вид, а пятна крови бесследно испарились.
– Нет-нет, – возразил первый, его грудь тяжело вздымалась, – вы только ответили, это я допустил недостойный выпад!
Порванный плащ... уже целый, красиво ниспадал с его плеч, на ней появились и заблестели золотые пуговицы, явно оборванные еще в прошлых дискуссиях о Высоком.
– В ответ на мое... – покачал головой второй философ, – не совсем корректное замечание... Прошу меня простить и позвольте мне самому налить вам...
– Что вы, что вы, да как можно! Позвольте лучше я!
– Позвольте вам не позволить...
Третий откинулся на спинку кресла и насмешливо наблюдал как рыжий и второй, какого-то кенгурячьего оттенка, с поклонами наливают друг другу в кубки, из которых пристало бы поить коней, а не философов. Впрочем, странствующие могут пить как верблюды про запас. От их столика теперь несло свежим воздухом, как бывает после короткой летней грозы, а оба философа выглядели поздоровевшими и посвежевшими.
Витим горестно вздохнул:
– Все бы споры так разрешались!
– Магия? – спросил я тихонько
– Да, – ответил он так же тихо. – Самая высокая магия суметь сказать: простите, я был не прав!
Большеног проговорил тоскливо:
– Да, это заклятие сразу обезоруживает противника и лечит раны... Но как немногие могут выговорить...
В углу рассвирепевший молодой мужик разбойничьего вида прижал к стене другого и яростно лупил. Я слышал только глухие удары. Извиваемый что-то вопил, что и он тоже, что его не так поняли, что он из своих, только немножко другой.
Витим, уловив мой взгляд, буркнул равнодушно:
– Да это тот... ну, который ненавидит, лупит чересчур хороброго... Не отвлекайся, не отвлекайся! Так, говоришь, звали на королевскую службу?
Я насторожился:
– Разве я такое говорил?
Бородач отмахнулся:
– Нет, но это же понятно. Посмотри на себя! Тебе в самый раз стать во главе королевских войск. Будешь мечом и щитом от натиска варварских орд. Потом, понятно, переворот, ты режешь местного короля в постели как барана, берешь власть в свои руки.
Я поморщился:
– Почему так?
– А так всегда делается, – объяснил он. – Думаешь, местный король родился здесь? Нет, он однажды въехал в ворота этого града на большом белом жеребце. За его плечами была рукоять длинного двуручного меча, на луке седла с одной стороны свисал мощный составной лук, колчан со стрелами и тула в запасными тетивами и наконечниками, а с другой – боевой топор, пара дротиков и швыряльные ножи...
Глава 5
Кто-то похлопал меня по колену. Я скосил глаза вниз, но вместо страшной рожи гнома наткнулся на совсем жуткую морду огромной рыжей собаки с печально повисшими ушами. Она неотрывно смотрела на кость с остатками мяса в моей руке, потом с усилием перевела тяжелый как двухпудовую гирю взор на меня. Ее толстая когтистая лапа поднялась, снова похлопала по колену.
– Ах да, – спохватился я. – заплати налоги и спи спокойно... Держи!
Она схватила кость, та сразу хрустнула и брызнула в мощных челюстях. Глаза собаки чуть потеплели, она даже вильнула толстым как обрезок колбасы обрубком хвоста и умчалась, подсвеченная красным огнем жаровен.
Других собак не было, что мне показалось странным, ведь в корчме даже удалые песни не заглушали мощный чавк работающих челюстей, а кости с остатками мяса сыпались под стол как майские хрущи в теплый вечер.
Бородач перехватил мой взгляд:
– Здесь только одна собака. Хозяйки!
– Мысли читаешь, что ли? – спросил я с неудовольствием.
– Могу, – сообщил бородач усмешливо. – Только зачем трудиться? На твоем медном лбу, дружище, все крупными буквами! Даже не буквами, их еще знать надо, а пиктограммами.
– Ого, – сказал я. – Ну, если для тебя буквы в диковину, а только пиктограммы... Ладно, не будем ссориться. Мне здесь нравится и вовсе не хочется, чтоб как этого...
Они пили, орали песни, звучно шлепали широкими как лопасти весел ладонями по спинам друг друга. Не глядя, я мог по звуку определить когда шлепают по выделанной коже тура, когда по миланской кольчуге, когда по голой потной спине, тогда шлепок особенно смачный, сочный.
