Джон Толкин - Властелин Колец
Сто сорок четыре избранника рассчитывали угоститься на славу: они только побаивались послеобеденной речи хозяина (а без неё нельзя). Того и жди, понесёт он какую-нибудь околесицу под названием "стихи" или, хлебнув стакан-другой, пустится в россказни о своем дурацком и непонятном путешествии. И их ожидания не были обмануты: ели сытно, много, вкусно, разнообразно и долго. Чего не съели, забрали с собой. Потом несколько недель продуктов в окрестностях почти никто не покупал, но торговцы не были в убытке: все равно Бильбо начисто опустошил их погреба, запасы и склады — за деньги, конечно.
Наконец челюсти задвигались медленнее, и настало время для Речи. Гости, как говорится у хоббитов, "подкушали" и были настроены благодушно. В бокалах — любимое питьё, на тарелках — любимое лакомство… Так пусть себе говорит, что хочет, послушаем и похлопаем.
— Любезные мои сородичи, — начал Бильбо, поднявшись.
— Тише! Тише! Тише! — закричали гости; хоровой призыв к тишине звучал всё громче и никак не мог стихнуть.
Бильбо вылез из-за стола, подошёл к увешанному фонариками дереву и взгромоздился на стул. Разноцветные блики пробегали по его сияющему лицу, золотые пуговки сверкали на расшитом шёлковом жилете. Он был виден всем в полный рост: одну руку не вынимал из кармана, а другой помахивал над головой.
— Любезные мои Торбинсы и Булкинсы, — начал он опять, — дорогие Кролы и Брендизайки, Ройлы, Ейлы, Глубокопы и Дудстоны, а также Бобберы, Толстобрюхлы, Дороднинги, Барсукинсы и Шерстолапсы!
— И ШерстоЛАПЫ! — заорал пожилой хоббит из-за угла. Он, конечно, был шерстолап, и недаром: лапы у него были шерстистые, здоровенные и возлежали на столе.
— И Шерстолапсы, — повторил Бильбо. — Милые мои Лякошель-Торбинсы, я рад и вас приветствовать в Торбе-на-Круче. Нынче мне исполнилось стоодиннадцать лет: три, можно сказать, единицы!
— Ура! Урра! Урра! Многие лета! — закричали гости и радостно забарабанили по столам. Бильбо был выше всяких похвал. То самоё, что нужно: коротко и ясно.
— Надеюсь, что всем вам так же весело, как и мне.
Оглушительные хлопки. Крики: "Да!" и "Нет!". Трубы и горны, дудки, флейты и прочие духовые инструменты; звон и гул. Молодые хоббиты взорвали сотни музыкальных хлопушек со странным клеймом "ДОЛ": им было непонятно, что это значит, но все единодушно решили, что хлопушки прекрасные. А в хлопушках оказались маленькие инструменты, звонкие и чудно сделанные. В углу шатра юные Кролы и Брендизайки, решив, что дядя Бильбо кончил говорить (вроде всё уже сказал), устроили оркестр и начали танцевать. Юный Эверард Крол и молоденькая Мелилот Брендизайк взобрались на стол и стали с колокольцами в руках отплясывать "Брызгу-дрызгу" — очень милый, но несколько буйный танец.
Однако Бильбо потребовал внимания. Он выхватил горн у какого-то хоббитёнка и трижды в него протрубил. Шум улегся.
— Я вас надолго не задержу! — прокричал Бильбо.
Отовсюду захлопали.
— Я созвал вас нынче с особой целью. — Сказано это было так, что все насторожились. — Вернее, не с одной, а с тремя целями! (Наступила почти что тишина, и некоторые Кролы даже приготовились слушать.) — Во-первых, чтобы сказать вам, что я счастлив всех вас видеть и что с такими прекрасными и превосходными хоббитами, как вы, прожить сто одиннадцать лет легче лёгкого!
Оглушительный взрыв одобрения.
— Добрую половину из вас я знаю вдвое хуже, чем следует, а худую половину люблю вдвое меньше, чем надо бы.
Сказано было сильно, но не очень понятно. Плеснули редкие хлопки и все призадумались: так ли уж лестно это слышать?
— Во-вторых, чтобы вы порадовались моему дню рождения.
Прежний одобрительный гул.
— Нет, не моему: НАШЕМУ. Ибо в этот день, как вы знаете, родился не только я, но и мой племянник, мой наследник Фродо. Нынче он достиг совершеннолетия и вступает во владение имуществом.
Кое-кто из старших снисходительно похлопал. "Фродо! Фродо! Старина Фродо!" — выкрикивала молодежь. Лякошель-Торбинсы насупились и стали гадать, как это Фродо "вступает во владение".
— Вдвоём нам исполняется сто сорок четыре года: ровно столько, сколько вас тут собралось, — один, извините за выражение, гурт.
Гости безмолвствовали. Это что еще за новости? Многие, а особенно Лякошель-Торбинсы, оскорбились, сообразив, что их пригласили сюда только для ровного счета. "Скажет тоже: один гурт. Фу, как грубо".
— К тому же сегодня, если позволите припомнить былое, годовщина моего прибытия верхом на бочке в Эсгарот на Долгом Озере. Хотя я тогда про свой день рождения не сразу и вспомнил. Мне был всего-то пятьдесят один год, а что такое в молодости год-другой! Правда, пиршество учинили изрядное: только я, помнится, был сильно простужен и едва выговаривал: "Пребдого бдагодаред". Теперь я пользуюсь случаем выговорить это как следует: премного благодарен вам всем за то, что вы удосужились прибыть на мое скромное празднество!
Упорное молчание. Все боялись, что он сейчас разразится песней или какими-нибудь стихами, и всем заранее было тоскливо. Что бы ему на этом кончить? А они бы выпили за его здоровье. Но Бильбо не стал ни петь, ни читать стихи. Он медленно перевёл дыхание.
— В-третьих и в-последних, — сказал он, — я хочу сделать одно ОБЪЯВЛЕНИЕ. — Это слово он вдруг произнес так громко, что все, кому это было ещё под силу, распрямились. — С прискорбием объявляю вам, что, хотя, как я сказал, прожить сто одиннадцать лет среди вас легче лёгкого, однако же, пора и честь знать. Я отбываю. Причём немедленно. ПРОЩАЙТЕ!
Он ступил со стула и исчез. Вспыхнул ослепительный огонь, и все гости зажмурились. Открыв глаза, они увидели, что Бильбо нигде нет. Сто сорок четыре ошарашенных хоббита так и замерли. Одо Шертолапс со стуком уронил ноги со стола. Потом наступила мёртвая тишина: гости приходили в себя. И вдруг Торбинсы, Булкинсы, Кролы, Брендизайки, Ройлы, Ейлы, Глубокопы, Бобберы, Толстобрюхлы, Барсукинсы, Дороднинги, Дудстоны и Шерстолапсы заговорили все разом.
Они соглашались друг с другом, что это безобразно и неучтиво, и что надо всё это поскорее заесть и запить. "Я всегда говорил, что он тронутый", — слышалось отовсюду. Даже проказливые Кролы за малым исключением не одобрили Бильбо. Тогда, правда, почти никто ещё не понимал, что же произошло: бранили вздорную выходку.
Только старый и мудрый Рори Брендизайк хитро прищурился. Ни преклонные годы, ни преизобильные блюда не притупили его рассудка, и он сказал своей невестке Эсмиральде:
— Нет, милочка, это всё не просто так. Торбинс-то, оболтус, небось, опять сбежал. Неймётся старому балбесу. Ну и что? Еда-то на столе осталась.
