Надежда Кузьмина - Драконья доля
Да, это я знала. В солнцепёк воду не льют — толку не будет. Поливают рано утром или на ночь.
— Как сделаешь, найди меня. Я буду на втором этаже, в нумерах. И руки вымыть не забудь!
Я закивала.
Хотелось есть. Ужасно. После того как я битый час моталась с коромыслом от колодца до тех бездонных бочек, ноги едва держали. И грядки с помидорами, высокими, подвязанными к кольям, казалось, тянулись на лигу. Но сорняков там было преизрядно — а я, как нагнусь, перед носом всё плывёт. Потому что ела в последний раз вчера ещё до заката. Два сухаря и немного орехов. Но сейчас хоть напилась. Колодезная вода оказалась хорошей, холодной и сладкой.
— Син, так, что ль, тебя? Иди обедать! — послышался голос Марки от дверей.
Ох, как вовремя. У меня уже в глазах черно и кишка кишке кукиш кажет. Я сейчас за горбушку с половинкой огурца да с солью готова убить тем коромыслом!
Ополоснув руки и лицо в кадке, засеменила вслед за Маркой вглубь дома. И впрямь, едой пахнет, похлёбкой, да так, что рот слюной наполнился.
Зашли на кухню, где у стены стоял большой стол. За ним уже сидели Варек, два парня и незнакомая девчонка. Марка ткнула пальцем в деревянный стул, перед которым стояла большая глиняная миска, доверху налитая горячей красноватой похлёбкой. На доске в центре лежал порезанный толстыми ломтями круглый каравай. А рядом, на блюде, огурцы с помидорами. Ой, роскошество какое!
— Это Син, новенькая. Син, запоминай, — начала тыкать пальцем Марка в тех, кто уже ел, — это Долгар, он конюх. — Жующий хлеб темноволосый дядька лет тридцати кивнул головой. — Это Иргай, он на все руки мастер, на подхвате, а по вечерам вышибалой работает. — Плечистый белобрысый парень напротив моего места уставился мне в лицо, хмыкнул, подмигнул, заставив меня потупиться. Марка грозно насупилась: — Долгар, Иргай, чтоб без глупостей! Девку работать взяли, а не вас развлекать. Увижу, что пристаёте, скажу Вареку, сами знаете, что будет. — Белобрысый скривился и уставился в миску. Марка кивнула и продолжила уже мягче: — И последняя — Уна. Ты с ней спишь в одной комнате, — ткнула в русую девку чуть постарше моих лет на стуле рядом.
Я обрадовалась — может, подруга будет, расскажет мне, что тут и как.
Уна и ухом не повела на речь Марки. Как носила равномерно ложку от миски ко рту, так и продолжала носить. Я тоже вцепилась в ложку. Пока ясно главное — кормить, как обещали, будут. И, если что, защитят и от своих, и от чужих. А со временем всё узнаю. Лишь бы сразу не выгнали!
Миску с пряной рисовой похлёбкой я опустошила за три минуты. А потом ещё подтёрла ломтём хлеба дочиста. Хорошо-то как!
— Син, сейчас поможешь Уне здесь убраться, ополоснуть посуду, и начинаем готовить ужин для гостей. Всех, кто служит тут постоянно, ты теперь видела. Ещё несколько человек приходят из деревни, работают подённо. С ними познакомишься позже. И не ленись!
Да я всегда! Пусть только скажет, что делать надо!
В зал, где шумели приезжие и завсегдатаи «Красной гусыни» — я наконец-то узнала, как называется постоялый двор, — тем вечером меня не посылали. Я только таскала тяжелогружёные подносы со снедью — картошкой, рисом и жарким в тёмной подливе — с кухни до стойки в зале. И то было страшно. На меня глазели, а пара мужиков всю дорогу обменивалась шуточками, после которых сидящие вокруг хохотали. Было жутко неудобно — словно я делаю что-то плохое, недозволенное. Как с задранной юбкой по улице у всех на виду идти…
В полночь Варек вытолкал за дверь последних гуляк и сел считать выручку. А меня Марка отправила греть воду и мыть посуду. И сказала, что как с посудой закончим, столы протрём, пол выметем, тогда уже можно и спать идти.
Я кивнула. Вроде, пока не очень страшно. Только грязной посуды да кружек из-под пива прям гора. Зато последние не жирные, отполоскать легко.
Рядом беззвучно и споро работала Уна. Попробовала с той заговорить, но ничего не вышло. Вообще казалось, что Уна меня не слышит — лицо оставалось абсолютно невозмутимым, словно не я говорю, а муха вокруг жужжит.
Уже перед сном меня остановил Варек:
— Всё поняла? Слушаешься Марку. Если чего неясно — спрашиваешь у неё. А если защита нужна — бежишь ко мне. Начнёшь колобродить с мужиками — выгоню. Получать пока, кроме крова да еды, будешь одну серебрушку в неделю. Согласна?
Я кивнула. Вряд ли мне кто-то даст больше. Только сколько в той серебрушке медяков? Как узнать бы?
С Уной я попробовала заговорить ещё раз перед сном, когда та, сидя на своём тюфяке, расплела косу и начала расчёсывать волосы. Глухой она не была, это я уже просекла — Маркины приказы Уна слышала, как охотничий пёс свист хозяина. И немой тоже. Сейчас Уна сидела, водила гребнем по волосам и то ли пела, то ли жаловалась под нос:
Ала, Алика,
птичка малая,
Птичка серая да бескрылая,
Не свить гнездо, не рожать птенцов,
Клеть железную на глухой засов…
Этого мотива я раньше не слышала. Заунывный, как похоронный плач, и пела Уна, раскачиваясь из стороны в сторону, прикрыв глаза. Может, она ненормальная? Жаль, коли так.
Раздеваться целиком я не стала. Только сняла обувь да расчесалась. Сама решила, что при первом случае перестираю и подлатаю всё, в чём бродила по лесу. Улеглась на тюфяк, вытянула ноги — хорошо-то как после ночёвок на сырой земле промеж древесных корней! — уставилась в косой дощатый потолок и, сама того не заметив, уснула, так не дослушав песню Уны про «глухой погост да зелёный дёрн»…
Утро началось рано, как в деревне.
— Син, просыпайся, да по-быстрому! И марш на кухню, надо печь затопить и завтрак сготовить!
Угу. Сейчас. Хорошо, не коров доить, а то б было на час раньше. Оглянулась — тюфяк Уны был уже пуст. Неужели свезло, и доярка тут есть? Сейчас причешусь, оденусь и прибегу…
Дел в большом хозяйстве было невпроворот, только крутись. Я послушно чистила и резала овощи, следила за варящимся рисом, чтоб не пригорел, держала нужного жара огонь в специальной печи, где пёкся хлеб, заваривала чайник за чайником тайру,[3] которую Марка уносила куда-то на подносах. Наконец утренняя запарка кончилась. Марка строго посмотрела на меня:
— Неплохо, вроде не криворукая. Сейчас села, быстро перекусила и марш на огород — соберёшь огурцы, какие поспели, а потом дополешь, что вчера не доделала. И снова бочки наполни! А вернёшься, покажу, как тут полы в нумерах моют.
Закивала. Пока вроде всё по силам. И полы я мыть умею. А коли что не так — научусь.
Я стояла кверху задом над грядкой с перцем, когда сверху послышалось:
