Чёрный фимиам (СИ) - "Леха"

Время сперва замедлило, а потом вовсе остановило бег. Сингур замер. Морок оплел рассудок, окутал липким туманом. Гулко шумела в ушах кровь, пульсируя в такт биению сердца. Издалека доносились шаги преследователей. Он отчетливо слышал их, а потому понял, наконец, как был обнаружен.

Они видели его мерцание! Нить жизни вилась бордовыми и алыми сполохами боли. Тот, кто успел ухватиться за неё – уже не отпустит. Будет идти следом, пока не настигнет, если только его не обмануть: не погасить или не изменить цвет, не переплести нить с другими. Это можно было сделать, можно было разорвать соприкосновение. Раньше у Сингура всегда получалось. Но с тех пор многое изменилось.

Беглец привалился к стене одного из домов и глубоко втянул носом воздух.

Да. Многое изменилось. Просто он забыл. Эта темнота вокруг – всего лишь морок. Он рассеется, если слушать биение сердца.

Шаги звучали всё ближе. Но сердце билось глуше. Постепенно липкий туман отступал. Сингур понял, что по-прежнему стоит на пустынной узкой улице. Ему по-прежнему было больно, но теперь он видел, куда идти. Дорога развернулась под ногами, и переливающиеся искры понеслись вперед.

Беглец устремился туда, куда их нёс ветер.

Через пару лестниц он выскочил к колоннаде богатого дома удовольствий и с облегчением нырнул в её тень. Здесь его не найдут. Слишком много людей, слишком много нитей, и все они горят цветами похоти. Есть среди них и багровые отблески боли, и пурпурные краски исступления, и алые сполохи желания.

Он нарочно захлестнул своей нитью пару других, выбирая самые яркие, а потом зло усмехнулся, когда его мерцание сменило цвет. Где-то позади преследователь затряс головой, безуспешно пытаясь отыскать ускользнувшего беглеца. Увы ему. Нити перепутались и увидеть среди них ту – единственную – больше не получится.

Сингур же толкнул дверь, прошёл через просторную залу, по которой сновали разодетые и полуголые девки, сунул в руки встречающему его евнуху монету, схватил за локоть какую-то чёрную и поволок вверх по лестнице.

Шлюха, которую вальтариец подцепил, бежала рядом, лопоча на ломаном дальянском. Он понимал с третьего слова на пятое, да и всё равно было, чего она там болтает. Однако на втором этаже девка вывернулась, взяла Сингура за руку и повела вперёд.

Всеотец, какие длинные у них тут коридоры! Сколько ещё идти?

Но вот, наконец, черномазая толкнула дверь в просторную светлую комнату и тут же принялась раздеваться. Впрочем, Сингур даже не посмотрел на неё, оттолкнул, сам запер дверь и мягко скользнул к окну. Внизу никого не было. Он вернулся к двери и подпер её кроватью, которую сдвинул одним рывком.

Девка стояла, прижавшись к стене, и в ужасе глядела на происходящее. Глаза у неё были… Такие только у шианок увидишь – огромные, как тарелки, и кошачье-зелёные.

- Спать хочешь? – спросил её Сингур на шианском.

Шлюха испуганно закивала.

- Ложись, спи. Услышу, что пробуешь выйти, – сломаю нос. Станешь уродкой, и тебя прогонят.

Это была серьезная угроза. Девка-то красивая. А если искалечишь – куда ей деваться? Он дал на входе половину серебряного талгата. Считай, купил эту черномазую. Денег-то как жалко…

Сингур сел на пол под окном.

Ему стало жарко – пот обсыпал с головы до пят. И дышать нечем. Следующим, он знал, будет холод. А пока жар.

Девка глядела на него от стены, а потом осторожно сделала шажок к кровати. Мужчина на это никак не отреагировал. Она легла, подтянув длинные ноги к груди. Волосищи – чёрные и кудрявые – свесились до пола.

Сингур молчал. Ему было плохо. Тело начала бить мелкая дрожь. Надо перетерпеть. Это недолго. Сейчас сердце выровняется, кровь успокоится – и всё пройдет. Просто перетерпеть.

Первой затрещала сломанная ещё лет десять назад голень. Он скрипнул зубами, понимая, что ошибся и всё куда как хуже, чем он себе внушал. Ему надо дойти туда, где Эша. Иначе… кое-как он поднялся и снова выглянул в окно. Никого. Светло и никого. Попытался прислушаться – ничего особенного не услышал. Стонали в соседних закутках шлюхи, рычали мужики, скрипели кровати, где-то надрывно кричала девка. Но не было ни распаленного дыхания людей в погоне, ни сдерживаемого осторожного дыхания засадников.

Под дверью комнаты топтались и прислушивались трое. Наверное, вышибалы и евнух. Пытались, понять, что происходит, не калечит ли странный посетитель девку.

Мерцание плыло, оплетая дом удовольствий багровой паутиной. Оно пульсировало, переливалось, переплеталось… Однако в этой паутине была только похоть клиентов, алчность хозяев, усталость охраны, много скуки и тоски девок, но не было холодной сосредоточенности охотников.

Его и вправду потеряли.

Лишь после этого Сингур обратил внимание на черномазую, что лежала на кровати. Шлюху окутывало мягкое зелёное мерцание. Такое же зелёное, как цвет её глаз. Спокойное и теплое. Она просто лежала и просто ждала.

Он наконец-то успокоился. И тело тут же напомнило о себе. Всеотец, как же больно-то… Сингур снова опустился на пол, задышал глубоко и рвано, пытаясь заставить сердце биться медленнее. Девка села на кровати, посмотрела внимательно, после чего сказала на дальянском:

- Такое плохо.

Он криво усмехнулся. Но промолчал. Права ведь.

- Такое плохо, - повторила она, откидывая с эбонитового плеча смоляные локоны. – Надо лежать. Я делала и быть хорошо.

Сингур посмотрел на неё мутными глазами. Да уж знал он, чего она делала. И верил, что оно «быть хорошо». Девка-то ничего, даже не потасканная ещё. Чувствовал бы он себя не так мерзко…

- Я делала быть хорошо, - повторила шианка и поманила его длинным чёрным пальцем. – Надо лежать, чтобы быть хорошо.

Вот же дура. Может, правда ей нос сломать? Хотя нет, жалко. Красивая ведь. И послушная.

Он вытянулся на полу, чтобы она отвязалась. Закрыл ледяными ладонями пылающее лицо. Мужчины, подслушивавшие за дверью, потоптались, обменялись шёпотом парой фраз и, сочтя, что посетитель неопасен, ушли.

Шлюха же оказалась настырной. Подошла и заставила Сингура, очумевшего от боли, подняться. Довела до кровати, уложила.

Потный и дрожащий, он сжался на белоснежных простынях, но девка мягко принудила его перевернуться на живот, погладила напряженную спину и уселась сверху. Сингур чуть не заорал, но сдержался, уткнулся лицом в тюфяк и лишь прикусил щеку. Во рту стало солоно от крови.

Руки у неё были сухие и холодные. А Сингуру было очень жарко. Поэтому на миг он расслабился, чувствуя, как ладони скользят по плечам, по спине. Она стянула с него потную рубашку, снова погладила пылающую кожу. Поцокала языком и что-то пробормотала. Он не понял что. Она оказалась лёгкая, как перышко, но всё равно ему было больно. Сломанные некогда кости трещали и гнулись. Вдоль позвоночника перекатывались обжигающие волны.

Он зацепил зубами подушку, чтобы не орать, но девка словно почувствовала его страдание: стала гладить, пропускать под пальцами мышцы. Он передумал сбрасывать её на пол.

Когда Сингур начал мёрзнуть, она укрыла его покрывалом, а сама легла рядом:

- Надо отдых. Я видеть. Это боль. Ты смотреть, глаза бешеный. Я понимать. Обещай не бить мой нос.

Бить ее нос… Сингур сейчас даже по заду её шлепнуть не мог. Девка прижалась к нему и замолчала.

Его трясло ещё долго. Бросало то в жар, то в холод, выворачивало кости. Казалось, плоть трещит вдоль хребта, расползаясь, сходя с костей… Потом боль стала утихать. Повезло. Девка уже задремала, но когда Сингур пошевелился, открыла глазищи и мягко коснулась тёмной узкой ладонью его груди:

- Болеть и умирать. Плохо так.

Он сказал на её родном языке:

- А ты ноги перед всеми раздвигаешь. Это как, хорошо?

Девка пожала плечами и ответила по-прежнему на ломаном дальянском:

- За это платить.

Тоже верно.

- Ты умирать, если так болеть, - сказала она, как о решённом.

Настал его черед пожимать плечами, а шлюха продолжила: