Лилия Баимбетова - Перемирие
Один ирис с разрубленным плечом пошатнулся, отступив на шаг от стены, и повалился лицом вниз. Другой умер через несколько минут — удар прямо в сердце. А дарсай держался.
Через двадцать минут я начала подозревать, что нам, вероятно, придется его отпустить — или задержаться здесь надолго.
И я не узнавала его до тех пор… пока вдруг не узнала. А ему было все равно. По крайней мере, мне так показалось в тот момент.
— Назад! — крикнула я хрипло своим.
Они отступили. А я смотрела в алые глаза Ворона, думая: "все равно ли тебе?". Я не видела в этих глазах ничего, кроме равнодушия. Может, это и к лучшему.
Я выронила меч, и он упал в грязь — почти беззвучно. Снизу вверх я смотрела в глаза Ворона — не отрываясь. Медленно я сняла шлем, бросила его под ноги и тряхнула головой. Закрученные узлом волосы свободно рассыпались по моим плечам. И защекотали мне шею.
— Окажи мне честь, — еле слышно сказала я. Легким движением я опустилась на колени и, склонив голову, убрала волосы с шеи.
И закрыла глаза, ожидая удара. Шли мгновения. В груди моей было пусто и холодно.
Его пальцы вдруг коснулись моего затылка. Он опустился на колени рядом со мной. Я почувствовала его дыхание у моей щеки.
— Я не могу, — прошептал он.
Моя голова опустилась ниже.
— Отойди, тцаль, иначе они убьют нас обоих.
Я смотрела на глинистое месиво, в котором я стояла коленями. У стены видны были чахлые бледные ростки какой-то пещерной травы — тоненькие-тоненькие стебелечки бежевого оттенка. Боялась ли я смерти? Боялась ли я хоть когда-нибудь смерти? Я не помню. Жизнь Охотника так непрочна, в ней нет места постоянным привязанностям, имуществу — всему, что заставляет цепляться за это земное существование. Как сказал поэт:
В мире жизнь человека
Не имеет корней глубоких.
Упорхнет она, словно
Над дорогой легкая пыль.
И развеется всюду,
Вслед за ветром, кружась, умчит.34
Я поднялась на ноги, на миг коснувшись щеки Ворона. Он стоял на коленях, с опущенной головой, и шлем его валялся в грязи. В волосах его прибавилась седины — или мне показалось? Я повернулась к своим ребятам.
— Сначала меня, — сказала я, — Я не хочу видеть, как он умирает.
И наступило молчание.
Сумрак мешался со светом, может быть, потому я не могла понять выражения их лиц. Они молчали, и я молчала тоже. Я ждала и разглядывала их лица: решаться ли они? Не так легко убить человека, Ворона гораздо легче, а уж поднять руку на собственного командира…. Вообще, убивать не так легко, как считают авторы летописей. Убивать легко врагов или тех, кого ненавидишь ты лично, но чтобы убить просто человека, постороннего человека, часто нужно переступить через себя…
Они смотрели на меня. А я смотрела на них. Наконец, кейст убрал меч в ножны, снял шлем и провел рукой по взмокшим коротким волосам. Лицо его было бледно и напряженно. Он облизал губы и тихо и серьезно заговорил, оглядываясь на остальных, словно проверяя, согласны ли они с ним.
— После Перемирия, — сказал он, — у каждого из нас остались друзья по ту сторону Черной речки. Не знаю, что бы стал делать я, если бы встретился с одним из них. Мне не нужна твоя голова, тцаль. И его тоже. И я думаю, все со мной согласны.
Нестройный хор голосов раздался в его поддержку. Все убрали оружие и разбрелись, направляясь к выходу. Дарсай поднялся с колен и, остановившись рядом со мной, коснулся моей руки. Я сжала его пальцы.
— Твои друзья очень… великодушны.
— Не язви, — пробормотала я, испытывая немалое облегчение. А я-то успела себя похоронить. Честно говоря, я не ожидала такого от кейста, он оказался гораздо… чище, чем я. Я на его месте убила бы и Ворона, и Охотника-предателя, даже не раздумывая особенно. Но моя душевная чистота далека от идеала.
…Метрах в пятидесяти от входа на Перевал Снов, на песчаном берегу мы сидели рядом и смотрели на мелкие волны неширокой реки. За нами поднимались ивовые заросли, впереди, за рекой, склоны, поросшие лесом, перемежались известняковыми уступами. На востоке собирались тучи, солнце уже скрылось за облаками. Ветер налетал порывами. Мои ребята сидели поодаль и тихо переговаривались, один из мердов бинтовал пораненную ногу, кейст лежал на песке и жевал травинку.
— Он напророчил тебе беды? — спросил дарсай.
— Не мне. Моим потомкам.
— Все равно плохо.
— Я не хотела его убивать.
— Может, он хотел умереть от твоей руки? Он, наверняка, знал, кто ты, и зачем тебя послали.
— Ты знал его?
— Да.
— А про него?
— О чем ты?
— Он… — я замолчала на минуту, собираясь с духом, — Он сказал, что я похожа на Лорель Дарринг. Он сказал так, будто знал ее…
— Он жил очень долго.
— Неужели он действительно знал ее? — сказала я почти про себя, хотя и не сомневалась в том, что это действительно так. "Она была нежной. И слабой…". Боги, за шесть веков до моего рождения один Ворон уже любил женщину из рода Даррингов. До чего это все нелепо. Шесть веков. Та, на которую я так похожа. И Ворон, ставший зандом. Какой идиотизм.
Мы замолчали надолго. Прямо в зените было голубое небо с прозрачными разводами белых облаков, а вокруг клубились серые тучи, и только изредка мелькали ослепительно белые клубы или в разрывах выглядывало голубое небо.
Ветер был холодный, лес вдалеке шумел под его порывами, а здесь, вблизи, громче всего был шум густой болотной травы. Все остальные травы, хоть и не пожелтели и не высохли, а все же утратили свою летнюю яркость, и только эти болотные заросли, высокие и сочные, блистали яркой светлой зеленью. Под ветром заросли эти шумели громче далеких деревьев, и каждый раз, когда налетал ветер, я поднимала голову: звук был такой, будто кто-то шел по траве.
Все клонилось под ветром. Повытоптанный, потерявший свою гордую высоту, примятый спорыш кланялся и трепетал. Шелестели купы болотной травы. Шумели на ветру широкие листья калины, ветви которой слишком жесткие, ветру их не склонить. Колыхались гибкие ветви черемухи. Шум переходил — то в отдалении, трепетанием множества листьев, то вблизи, где он распадался на отдельные голоса. Иногда шум затихал, и только глазом было видно отдельное колыхание — то лебеда, возвышающаяся над примятым спорышем, то дальние верхушки деревьев. А то просто перед лицом проносилось холодное дыхание. Шумит и шумит, неумолчный. Шумит и шумит.
— Что ты собираешься теперь делать? — спросил Ворон.
Я молчала.
— Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Ты слышишь?
— Я не могу.
Он вздохнул — тихо, почти неслышно. Погляди мое плечо. Мне было зябко на холодном ветру, а, может, ветер здесь был и ни при чем.
