Павел Виноградов - Хозяин Древа сего
Тут Аслан понял, что так оно и есть. Ясень успокаивался, ветви перестали мерцать, он постепенно превращался из призрака Древа в обычное, хоть и величественное дерево. Но смерть истекала из него. Это было доступно и глазам: словно бы кровавые сгустки расплывались вокруг, пятная стены, пол, потускневшее небо в проеме колодца. От контакта с ними, как от капель кислоты, пространство постепенно исчезало. Пятна красноватой пустоты медленно, но неуклонно расширялись. Грозно гудели жуткие стены Башни, распространяя алую смерть по Шамбале. Воздух стремительно разряжался, как будто они очутились высоко в горах, ширилось в нем мертвящее дыхание холода.
Наверное, от этого Луна в последний раз открыла глаза.
— Холодно, братец, — пожаловалась она. — Поцелуй меня, пожалуйста.
Рыдающий Варнава склонился над ее лицом, прижал ледяные губы к пылающему лбу. Она сделала судорожное движение головой, и губы их на миг встретились. Лицо Варнавы мимолетно овеяло прозрачное и теплое. «Радуйся, брат мой!», — помстились ему слова, произнесенные где-то очень далеко. И все.
Он рыдал уже в голос. Аслан отвернулся, чтобы не зарыдать самому.
В Башне послышались топот и жалобные повизгивания — неведомо откуда ворвались десятки псов, белых с рыжими пятнами, вислоухих. Не обращая внимания на Варнаву с Асланом, они сгрудились вокруг мертвой Луны, скорбно воя. Один все время пытался подняться на задние лапы и облизать ей лицо, но ему мешал обнявший тело Варнава. Однако постепенно собаки успокоились, мрачно разлеглись среди корней, сложив головы на передние лапы, печально глядели перед собой.
Варнава оторвался от трупа Луны и встал прямо. В лице его не было ни кровники, губы окаменели. Он несколько раз попытался пошевелить ими, через какое-то время это удалось.
— Во ад с душею, яко Бог, сошедый, и в рай разбойника с Собою введый, помяни и
ныне рабу Твою, преступлением многим Тя прогневавшую, — зазвучал среди растущего разрушения печальный канон.
Пока он читал его, с телом Луны происходили странные вещи — оно словно бы втаскивалось внутрь Ясеня, кожа грубела, фигура теряла плавные линии, становилась все более угловатой. Наконец больше, чем наполовину ушло в ствол, и стало подобно причудливому наросту на дереве.
Аслан слушал молитвы, опустив голову и изредка крестясь.
— Аминь, — произнес он, когда Варнава закончил. — Пошли, отец.
Варнава поглядел на него пустым взглядом.
— Зачем? — спросил он, и, не дожидаясь ответа, тускло сообщил. — Я останусь. Мне нечего делать в Древе.
— Мальчик, которого ты спас, помнишь… — тихо начал Аслан.
Варнава резко вскинул голову.
— Что? — переспросил он вдруг охрипшим голосом.
— Это был твой сын…
Варнава изумленно воззрился на друга, словно никогда до сих пор не видел его. Лицо его стало обретать краски, проявились смятение и ярость.
— Ты!.. — с ненавистью зарычал он. — Чем ты лучше Дыя?! Ты использовал меня! Ты использовал ее! Ты сам — бес!
Аслан стоял, склонив голову, без протеста принимая этот поток обвинений. Только когда, казалось, сейчас Варнава бросится и убьет его голыми руками, тихо сказал, не поднимая головы:
— Твой сын жив.
Варнава резко смолк, будто его пронзили насквозь, и глядел на Аслана. Тот утвердительно кивнул головой:
— Мы надули Дыя, устроили спектакль. Он и правда думает, что Янь мертв. Но это не так. Тебе придется жить ради него, если не хочешь ради себя. Прости меня. Все так сложилось, что иначе никак.
Варнава продолжал смотреть на него, потом сглотнул несколько раз, медленно и удивленно произнес:
— Ты все-таки бес…
Аслан покачал головой.
— Нет. Я такой же, как ты. Недобог… Пойдем.
Он развернулся и пошел к выходу из Башни, не глядя, идет ли Варнава следом. А тот шел. Собаки же не тронулись от места, где еще недавно находился труп их хозяйки. Было видно, что они решили остаться здесь до конца.
Первым, кого увидели Продленные, выйдя под потускневшие небеса, был Дый. Он находился в своем человеческом облике — одноглазый, с большой бородой, но одежды его превратились в лохмотья, обгорели и насквозь промокли. Кое-где на выглядывающем из прорех теле проступали страшные ожоги. Див сидел на большом валуне, с интересом разглядывая стремительно убывающий пейзаж.
— Что, мальчики, уже уходите? — бросил он вместо приветствия.
Варнава утвердительно кивнул головой.
— И правильно, — легко согласился Дый. — Ну, как говориться, поминайте лихом… А я тут посижу еще маленько.
Варнава собирался молча пройти мимо, но все же слегка задержался, словно хотел сказать ему что-то, потом, вроде, передумал и пошел дальше. Отойдя на несколько шагов, Аслан раскрыл Трактат, и они пропали. Косо наблюдавший за этим Дый иронически усмехнулся.
Глаз его был темен, как сама Тьма. Из воздуха, в котором, казалось, невозможно уже было дышать — настолько он стал ледяным и редким — див достал зажженную сигарету и жадно затягивался, с каким-то безумным восторгом глядя, как разрушается его царство.
Оно скукоживалось, как пластиковый пакет, поднесенный к огню. Горы очень заметно приближались. Уже не напоминали сидящих в позе лотоса величественных старцев, сделались схематичными и неживыми, потеряли всю многозначительность. Кровавые пятна покрывали их и расширялись, так же, как и на земле, и на воде озера. Даже в воздухе висели они, продолжая пожирать пространство. На острове, впрочем, их было на удивление немного, и росли они тут гораздо медленнее. По берегам криком кричали звери и птицы, хаотически метались всполошенные демоны, не знающие, куда скрыться. Сталкиваясь с красными пятнами, пропадали бесследно.
Внимание Дыя привлек громкий звук от Зала Убитых. Он взглянул в сторону плато и увидел, как оттуда, подобно плотному столбу дыма, поднимаются тысячи эйнхериев. Гигантская стая летучих зомби ввинтилась в набухающее красным небо и исчезла в нем. Дый с видимым сожалением поцокал языком им вослед.
Плато уже не было, как не было и одного из берегов — того, на котором произрастал тропический лес. Потихоньку рассасывался в кровавом мареве и другой — серый и прохладный. Мутно-алая стена смыкалась вокруг озера, застилала небо, пока Шамбала не приняла вид гигантского красного пузыря, в который налита вода, а посередине плавает островок с Башней. Когда же красное нечто принялось облизывать берега острова, с каждым разом делая его все меньше, Дый, отбросив сигарету, со вздохом поднялся с валуна.
— Папаша, я пошел домой, — заорал он в катастрофически суженное
пространство.
Постоял немного, потом, прихрамывая, направился ко входу в Башню. На ходу напевал: «Пал, пал Вавилон великий с его бесконечным днем…». Фальшивил при этом немилосердно, но тон был исполнен сарказма. На месте головы расползалась кровавая клякса, голос из-под этого жуткого пятна звучал искаженно, ничего человеческого в нем уже не было.
