Мэгги Фьюри - Сердце Мириаля
— Знаешь, так не годится. Тебе все-таки придется туда вернуться.
Эти слова настолько вторили ее собственным мыслям, что она даже не сразу сообразила, что прозвучали они наяву. Глухо охнув, Серима обернулась к двери. На пороге кабинета стоял Пресвел, и в руках у него был поднос с графинчиком и парой стаканов. Серима застонала и закрыла лицо руками:
— Чтоб тебе провалиться! И много ты успел увидеть?
— Достаточно, чтобы домыслить остальное. — Звякнуло стекло — помощник поставил поднос на край рабочего стола. Опустив руки, Серима увидела, что он ухмыляется, и порозовела от смущения. Словно и не заметив этого, Пресвел налил бренди и протянул ей стакан. — Выпей, госпожа моя. Похоже, тебе это не повредит.
Пресвел и себе плеснул изрядную порцию бренди. Мириаль милосердный, с отчаянием подумал он, только этого мне сегодня и не хватало! Он только вернулся со встречи с Рохаллой — встречи, которая изрядно подкосила его обычное хладнокровие. Пресвел был безмерно потрясен горем девушки, ужаснулся ее рассказу о том, в какой чудовищной бедности она жила, как тяжко трудилась, чтобы прокормить своих малышей, как они один за другим умирали от заразной хвори. При одной мысли о том, как Рохалла одна пойдет утром на кладбище, чтобы похоронить свою младшую сестру, у Пресвела разрывалось сердце, однако он ничем не мог ни облегчить ее горе, ни помочь ей — разве что отдать все деньги, какие были у него с собой. Потом, в довершение худшего Рохалла объявила, что он больше ее не увидит. Впервые с той поры, когда Пресвел стал взрослым, он потерял самообладание. Его жизнь разбилась вдребезги — и после этого он должен весело и спокойно, как всегда, управиться с мелочной и ничтожной бедой своей балованной хозяйки. Нет, это уже чересчур!
Впрочем, помощник Серимы был настоящим мастером своего дела. Он сделал глубокий вдох, позаботился о том, чтобы его душевные терзания никак не выразились на лице, и принялся за дело так, словно ничего не случилось. Беспечно усевшись на краю рабочего стола Серимы, Пресвел с удовольствием отхлебнул бренди.
— Хвала Мириалю, что в твоих погребах такая превосходная выпивка! — легкомысленным тоном заметил он. Пресвелу нравилось быть единственным человеком, который способен развеять мрачное настроение Серимы, и — льстил он себя надеждой — единственным, кто имеет на нее хоть какое-то влияние. Впрочем, леди Серима и впрямь доверяла ему — ему одному. Пресвел был для нее незаменим — и это делало его важной персоной в глазах других. Другие коммерсанты хорошо знали, что если они хотят заключить выгодный контракт с Серимой, то должны обратиться к ее помощнику. Их благодарность выражалась в таких солидных суммах, что Пресвел давно уже сколотил собственное приличное состояние и вполне мог покинуть службу у Серимы — вот только делать это он вовсе не хотел. Он наслаждался своим приближенным положением в доме Серимы и властью, которую давало ему умение повлиять на хозяйку.
— Да пошла она, эта выпивка!.. — буркнула Серима. — Пресвел, что ты видел?
— Да в общем-то немного. Меня разбудил детский плач — кстати, благодари судьбу, что Марута, как бы она там ни притворялась, изрядно туга на ухо. Я вышел в коридор — и увидел, как ты выскочила из комнаты, словно тебе кой-куда вставили зажженный фитиль. — Пресвел попытался подавить ухмылку, но безуспешно. — Кажется, у тебя все лицо было облеплено овсянкой.
И тут Серима наконец поняла, что уже слишком поздно спасать свое достоинство. Она тяжело рухнула в кресло у камина, едва не расплескав при этом бренди из стакана.
— Ох, Пресвел! — почти прорыдала она. — Что же мне теперь делать?
— Для начала, госпожа моя, выпить. — Пресвел устроился в кресле напротив. — А теперь еще раз взглянем на ситуацию — пристальней и поспокойней. В конце концов, ты постоянно оказываешься и в более сложном положении — и до сих пор я еще не видел тебя побежденной. Это же всего лишь маленькая девочка. Что ж тут страшного?
Легко тебе говорить, мрачно подумала Серима. Девчонка-то не под твоей опекой.
— Да ведь я совсем ничего не знаю о детях! — возразила она.
Пресвел подался вперед:
— Да нет же, леди Серима, ошибаетесь! Ты, госпожа моя, очень много знаешь о детях — во всяком случае, о девочках. Из личного опыта.
— Что-о?!
— Ну, ты ведь сама не так давно была маленькой девочкой. Просто вспомни, что такое быть ребенком, — и дело с концом.
Серима уставилась на него, приоткрыв рот, затем поспешно отхлебнула бренди.
— Но она же меня ненавидит, — беспомощно пробормотала она.
— Вспомни, — терпеливо повторил Пресвел. — Как бы ты себя чувствовала, если б вдруг проснулась в совершенно незнакомом месте — ни родного дома, ни родителей? Гиларра ведь говорила тебе, что девочка видела, как убили ее мать. Неудивительно, что бедняжка так легко вышла из себя.
— Проклятье! — нахмурилась Серима. — Ты что, опять подслушивал под дверью?
Пресвел пожал плечами:
— Можешь меня уволить. Ну же, госпожа моя, подумай, что ты сказала девочке? Что она сказала тебе?
Серима сдвинула брови.
— Собственно, она ничего не сказала. Ни единого словечка! Только зыркала на меня исподлобья — я даже испугалась. Она попыталась пройтись по комнате и упала, а я подхватила ее и вернула в постель. Девчонка все зыркала на меня, и я кожей чувствовала, как она меня ненавидит! — Серима одним глотком прикончила бренди. — Когда я хотела накормить ее овсянкой, она швырнула в меня миску и принялась реветь. — Она помолчала насупясь. — Но до того момента она и вправду не издала ни звука.
— Странно, — задумчиво проговорил Пресвел. — Впрочем, я слыхал, что серьезное потрясение оказывает на людей весьма необычное воздействие. Как бы то ни было, мы должны вернуться в комнату и позаботиться о девочке. Поскольку она швырнула овсянкой в тебя — и я ее, кстати, не виню, вид у каши был просто омерзительный, — сейчас она наверняка зверски проголодалась. Давай-ка устроим налет на кухню. Я ведь часто работаю по ночам и привык около полуночи устраивать себе поздний ужин, так что мне отлично известно, где кухарка прячет разные вкусности. Ну, знаешь — то, что она хранит на каждый день и выдает нам мизерными порциями…
— Вкусности? Ты что, Пресвел, совсем с ума спятил? Помощник Серимы тяжело вздохнул.
— Госпожа моя, — проговорил он терпеливо, — вспомни то, что я сказал о твоем собственном детстве. Разве, будучи ребенком, ты любила овсянку?
— Ох, нет! Если уж на то пошло, я просто ненавидела эту дрянь. И до сих пор недолюбливаю.
— Вот именно! Так пойдем и отыщем на кухне то, что девочке придется по душе. Даже если мир летит вверх тормашками в пропасть, лишним ломтем пирога его не спасешь.
