Анна Мистунина - Искупление
Тагрия молча смотрела. Глаза ее на бледном лице казались огромными.
— Мне было тогда девятнадцать лет, Тагрия. Я верил, что мечом можно исправить несправедливость.
— А потом у нее родился ребенок, и ты…
— Поначалу я не знал. Когда узнал, Моурет уже был герцогом Тосским, а его мать содержалась в заключении. Я не стал ничего менять.
— А теперь что с ними будет?
— Император помиловал Лаиту. Моурет отправился за ней. Едва ли мы еще встретимся.
— Он мечтал тебя убить.
— Я сам — отцеубийца, Тагрия. Мне ли осуждать моего сына, даже если однажды он и впрямь придет за мной?
— Но я не хочу! — воскликнула она. — Почему всегда все получается плохо?
— Не знаю, милая.
Костер трещал, рассыпая искры, что поднимались и улетали вверх, к звездам. Тагрия отвернулась к огню. Кар видел, совсем близко, ее профиль с золотящимися веснушками, торчащие прядки волос. Тонкие пальцы, переплетенные на колене, и на одном из них — свой перстень. Протянулся обнять ее, но, после всех признаний, не решился. Незаметно убрал руку. Тагрия сказала задумчиво:
— Не бывает все просто, да? И не будет.
— Наверное.
— Скажи… мы ведь сейчас не на восток летим.
— Нет, — Кар старался говорить спокойно. Не получалось. Подобное волнение он испытывал впервые. — Мы должны прежде побывать еще в одном месте. Это очень красивый замок неподалеку от столицы. Там на озере водятся удивительные лебеди… Мы охотились на них с императором в детстве.
— Что мы там будем делать?
— Там я представлю тебя хозяйке замка. Надеюсь, ты ей понравишься… Надеюсь, она будет счастлива…
— Да кто это — она?!
Кар переломил подобранную с земли еловую ветку. Бросил в костер. Посмотрел, как вспыхивают сухие иголки.
— Моя мать, Тагрия. Знаешь, даже у негодяев бывают матери.
Он ошибался, считая себя почти мертвым. Только живой способен волноваться, думая, как приведет к матери молодую невесту. И бояться, что невеста может еще передумать. И неметь, не решаясь задать вопрос. Ветер поддержал его волной теплоты. Кар повернул голову — у Тагрии в глазах блестели слезы.
— Значит, это по правде? Насовсем?
— Да, — выдохнул он. — Тагрия… Я преклонил бы колени и просил бы тебя принять мое кольцо…
— У меня оно уже есть.
— Да. Оно связало нас крепче всех клятв. Прости, что я этого не понимал. И еще…То, что было тогда ночью между мною и Кати, произошло потому, что она собиралась умереть. Понимаешь? Это была ее воля, ее право — требовать чего угодно. Пожалуйста, пойми и не держи зла…
— Она спасла Бетарана и меня, — перебила Тагрия. — А потом спасла нас всех. Как я могу на нее держать зло?
— А на меня? Я знаю, какую боль тебе причинил. Но, клянусь, если ты простишь мне этот единственный случай, тебе никогда больше не придется ревновать. Клянусь. Нет, только не плачь, Тагрия!
— Я не плачу. Это само плачется!
Тогда Кар обнял ее, притянул к себе на колени. Он не думал, не планировал большего. Он подарил бы ей церемонию пышней императорской свадьбы, он заставил бы новоявленного Верховного жреца исходить гневным бессилием, торжественно сочетая колдуна с женщиной из истинных людей. Но все это оказалось неважным. Тагрия прижалась к нему всем телом, Кар ощутил ее страсть, Ветер вскочил и устремился в небо.
«Вы опять сговорились!» — успел подумать ему вслед Кар.
«Радуйся», — посоветовал, улетая, грифон.
И Кар возрадовался — расстелив, за неимением лучшей постели, свой щегольской придворный плащ. Он был очень осторожен, боясь навредить малышу, а Тагрия улыбалась, отзываясь на его прикосновения, и не боялась ничего на свете. Трещали, сгорая, сучья. Блестели радостью ее глаза. Когда стали едины их тела, Кар вошел наконец и в ее мысли. Увидел — себя в ее девичьих мечтах, отраву разочарования, долгие супружеские ночи. Увидел ее тоску и отвращение, упорство, с каким Тагрия запрещала себе представлять вместо мужа другого. Представлять его, Кара. Всегда только его.
— Я тебя ждала, — прошептала Тагрия. — Всегда ждала…
— Знаю, милая. Прости, что так долго шел.
Когда вернулся Ветер и накрыл их развернутым крылом, смущение и тайны остались в прошлом. Тагрия счастливо дышала ему в плечо, Кар обнимал ее и следил, замирая от нежности, как сон заволакивает ее сознание. Темнота и смерть бежали, не в силах тягаться с нею, чья любовь была преданностью, а преданность — силой, не знающей поражения.
* * * * *Тагрия, дочь разорившегося трактирщика, могла бы запутаться в собственных званиях. В Империи ее называли вдовствующей баронессой Дилосской и нареченной невестой его высочества брата-принца. Ей довелось стать невольной свидетельницей спора — какой титул должно присвоить супруге брата-принца, учитывая, что за всю историю в Империи не бывало такой дамы? Спор вышел довольно жарким; все сходились на том, что лучше всего его высочеству не создавать затруднений и остаться неженатым. Карий, выслушав ее смущенный пересказ, лишь рассмеялся. Когда бы не положенный траур по Морию, он взял бы Тагрию в жены еще до отбытия на восток, где побежденный народ магов дожидался своего Сильнейшего.
Саму Тагрию это не заботило вовсе. Она принадлежала своему мужчине душой и телом с тех пор, как легла с ним на расстеленный в траве у лесного костра плащ. А если по правде — с тех пор, как тяжелый золотой перстень с изумрудом впервые лег в ее детскую ладошку. И какая ей разница, что говорят люди?
Здесь, в Долине, где не в чести имперские брачные обычаи, ученица восстановленного магического курса Тагрия звалась подругой Сильнейшего — не титул, всего лишь обозначение, но сколько почета оно принесло! И сколько тайного гнева, сколько отвращения к дикарке, поставленной вровень с магами!
Карий называл ее «моя Тагрия». Только это было по правде важно.
По мягкой траве спустилась она к озеру, прошла по песку — на нем, белоснежном, виднелись отпечатки грифоньих когтей и босых человеческих ног. Остановилась у воды. Поверхность ее казалась спокойной только на первый взгляд. Озеро Долины было глубоко и опасно для ныряльщика. Там, в голубой дали, ледяная вода горного потока смешивалась с другой, горячей от подземного огня. Их вечное противоборство вырывалось наружу фонтанчиками брызг. По утрам озеро затягивал пар.
Долина Владеющих Силой лежала вокруг тенистой красотой плодовых деревьев, ароматом густых трав, белым руном пасущихся овец и отблесками солнца на шкурах немногочисленного теперь драконьего стада. Высокие скалы с острыми, словно заточенными вершинами окружали ее; на склонах, между редких пятен травы и серо-зеленых мхов дремали грифоны. С первых дней возвращения они стали разбиваться на пары, и многие самки теперь ожидали появления птенцов; довольные собой самцы днем и ночью оглашали Долину гордым клекотом.
