Елизавета Дворецкая - Лесная невеста
– Нет, княже! – вдруг подал голос Зимобор и шагнул вперед. – Не завтра. Сейчас.
Теперь все повернулись к нему.
– Это еще почему? – Князь нахмурился. Он воздерживался от решительных действий в конце пира, зная, что думает теперь не разум, а хмель. – О невесте беспокоишься? – Он мельком взглянул на Горденю, которого отроки уже усадили на скамью в дальнем конце и поили пивом. – А я и не знал, что у тебя в Радогоще невеста. Ты не говорил. Кто она? Чья дочь?
«Твоя, княже!» – хотел ответить Зимобор, но промолчал.
– Надо выступать сей же час! – продолжал он вместо этого. – Ведь там твоя дочь! Твоя дочь в полон попала! Если сейчас не поспешим, не найдем ее никогда! Она – там, возле города! Где грабят… – Он оглянулся на Горденю, но тот уже спал, уронив голову на стол, усыпленный теплом и пивом после долгой холодной и голодной скачки. В его могучем кулаке на столе был зажат кусок хлеба.
Но выступить немедленно не получилось: князь побоялся вести в зимнюю ночь перепившуюся дружину, опасаясь слишком многих потерять в снегу. Дремлющие в седлах и на ходу попадали бы в сугробы и там заснули бы навек. Пришлось ограничиться тем, что пир прекратили, всем было велено спать.
Только сам князь почти не сомкнул глаз, то вставал, то снова ложился и ворочался под шкурой, изнывая от беспокойства. Он не успел даже поверить толком, что его пропавшая, забытая дочь вернется, и вот уже ему снова грозит потерять ее навсегда! Что за напасть на этот раз? Чья многочисленная и хорошо вооруженная дружина могла здесь оказаться? Только смолянского князя. Вернее, смолянской княгини. Столпомер очень хорошо помнил давнюю войну с Велебором, развернувшуюся именно в этих местах. И сейчас у него была как никогда весомая причина постоянно вспоминать ту войну…
Утром наконец князь выступил к Радогощу со своей ближней дружиной, велев витьбеским старейшинам собрать и отправить следом местное ополчение. Не зная, что за противник его ждет, он не хотел пренебрегать лишними силами, и вслед за княжьей дружиной после полудня отправилось с полсотни пеших ратников, вооруженных копьями, рогатинами, топорами и луками. Чем хороша война на праздник, то тем, что все уже и так собрались вместе.
Из-за глубокого снега, занесшего лед Лучесы, двигаться быстро не получалось. Еще до сумерек дружине встретились люди из самого Радогоща, посланные воеводой Воротисветом. От них узнали, что Горденя сказал чистую правду. Кто именно на них напал, не знал и воевода, но Порелют принес хотя бы утешительные вести, что сам городок разорен не был. Напавшие не решились брать его в осаду, а значит, не располагали силами для встречи с полотеским князем. К тому времени как воевода смог послать гонцов, чужаки покинули разграбленное поселение, уводя людей и увозя добычу. Но преследовать их в одиночку воевода не решился и ждал помощи. Никто не знал даже, в какую сторону они ушли: обильный снегопад уничтожил все следы.
Радогощ бурлил и гудел. Два двора выгорели полностью, три или четыре обгорели слегка, но, к счастью, перемена ветра и обильный снегопад помешали пожару распространиться. Князя и его дружину, прибывшую через четыре дня после набега, встретили с надеждой. Еще на въезде княжеского коня обступили старики. Отцы и деды уведенных парней и девушек, в ту ночь пировавшие у Воротисвета, теперь жаждали скорее отправиться в поход, чтобы вызволить детей и внуков. Вот только куда идти, они не знали и ждали, что скажет им князь. Кому знать, как не ему?
И Столпомер не отказывался: уверяя, что во всем разберется и поможет, он отправился в город, а довольные поселяне разошлись по дворам проверять уже уложенные припасы и оружие.
– Что же ты, сокол мой, ни одного лешего не захватил? – негромко, чтобы не слышала дружина, спросил князь у Порелюта. – И как теперь искать их будем: поди туда – не знаю куда?
– Так я с ними и не сталкивался вплотную, – пробормотал молодой воевода, отворачивая румяное от стыда и досады лицо. – Бились они внизу, с оратаями. А к нам в город поломились, в ворота постучали, да и ушли. Нам ночью со стены и не разобрать было, кто они и сколько. Но у меня есть… На улицах пяток мертвецов подобрали.
– Вот подарок! – Князь хмыкнул. – А волхв у тебя есть, чтобы мертвых говорить заставил?
– Такого нет. Елага не берется. Она у нас по травам больше…
– Ну, посмотрим. – Князь что-то вспомнил и оглянулся назад, где в дружинном ряду между Хродлейвом и Радоней шел Ледич. – Если они и правда смолянские, у меня есть кому их опознать.
Тела были сложены в холодном сарае у реки, где кто-то из местных рыбаков хранил свою долбленку. Держать чужих мертвецов в самом городе, конечно, было невозможно. На воеводском дворе князю показали только снятое с них оружие, пояса, три помятых шлема. Столпомер окинул снаряжение опытным взглядом: мечи были хорошие, варяжские, один даже рейнской работы, очень дорогой. Пряжки поясов – славянские, только одна явно из Бьёрко. Такие пряжки иной раз бывают единственным, что сохранит со своей родины варяг после десяти или даже двадцати лет жизни по эту сторону моря.
Оглянувшись, князь нашел взглядом Ледича и кивнул. Тот подошел сквозь раздавшуюся толпу.
– Не видал такого? – спросил Столпомер.
Зимобор смотрел молча. Пряжки поясов были сработаны не просто в Смолянске, а в кузницах княжьего двора. Даже при дрожащем свете факелов он узнавал хорошо знакомую ему руку Кутейника и Бокогрея. Но язык не повиновался. Каково Зимобору было убедиться, что его собственные родичи напали на землю, в которой он нашел свой новый дом! И как на него посмотрят здесь, в Радогоще, если узнают, что он вырос на одном хлебе с теми, кто принес сюда такое горе!
– Смолянские? – спросил князь, поняв его удрученное молчание.
Зимобор кивнул.
– Неужели княгиня? – Столпомер повел плечом и беспокойно, неуверенно усмехнулся. У него не укладывалось в голове, что молодая женщина посмела бросить вызов ему, зрелому мужчине и опытному воину.
– Не знаю, – сказал Зимобор. – Надо людей посмотреть. С кого снято.
– Завтра посмотришь. Теперь уж темно, не поведут.
Утром, как только рассвело, двое воеводских кметей проводили Зимобора к рыбацкому сараю. Возле двери они чуть не споткнулись о толстую веревку, полузанесенную снегом; по всей длине на ней было завязано множество хитрых узлов. Это Елага позаботилась окружить мертвецов чарами, чтобы они не натворили в ограбленном городе еще какого-нибудь зла. Весь дверной косяк был исчерчен угольными знаками, затворяющими путь, а дверь была подперта бревном.
Отворив дверь, кметь хмурым кивком послал Зимобора внутрь, а сам с товарищем предпочел ждать на берегу. Дверь оставили широко открытой, чтобы впустить побольше света. В сарае казалось еще холоднее, чем снаружи: здесь не было ветра, но застоявшийся воздух словно бы впитал в себя холод самой смерти. Сваленные у стены тела были не похожи на людей, а напоминали скорее кучи брошенной в беспорядке одежды. Человеческого в них не осталось ничего. С трудом найдя взглядом головы, Зимобор взял одного за плечи, перевернул, подвинул ближе к свету. Весь бок убитого был покрыт, как броней, заледеневшей кровью, но лицо оставалось почти спокойным. Это был Травеня, отрок Буяровой дружины.
