Александр Бушков - Колдунья
Он говорил и говорил, захлебываясь, сыпля фамилиями и подробностями. Когда фамилии стали третьестепенными, а подробности — чересчур мелкими, Ольга решительно его прервала:
— Достаточно. Хорош… Ну что же, ступай к своему эскадрону и веди себя так, словно ничего не произошло… а я подумаю потом, что с тобой делать… Марш!
Она ухватила ошеломленного ротмистра за ворот — на сей раз без всякой магии, своей собственной рукой — и вытолкала из палатки, что было совсем нетрудным делом: ротмистр, совершенно ошалев, стал подобен бессильной ватной кукле. Оказавшись снаружи, он оглянулся полубессознательным, затуманенным взором. И нигде не увидел императора — а стоявший неподалеку корнет-белавинец и до того был чересчур мелкой птахой, чтобы обращать на него внимание, а уж теперь, когда ротмистр пребывал в совершеннейшей помрачении чувств… Он закатил глаза, тихо охнул и осел на подогнувшихся ногах, теряя сознание.
К нему бросились со всех сторон, на Ольгу никто не обращал внимания, и она, забрав поводья у коновода, вскочила в седло, рысью поехала к возвышенности, на которую уже поднималась блестящая кавалькада, — сверканье мундирного шитья и эполет, высокие султаны из перьев на генеральских треуголках, разноцветье орденских лент, обилие разнообразнейших звезд…
Вдали, в поле — она видела краем глаза — уже перестраивались пехотные колонны, развевались знамена, доносился четкий, размеренный барабанный бой, неподвижно застыли желонеры с яркими разноцветными флажками на штыках, солнечные лучи играли на амуниции и металлических деталях ружей, начищенных до неправдоподобного блеска… Войска начинали выдвигаться на исходные позиции в ожидании сигнала.
Кто-то — судя по эполетам и мундиру, чин немалый — бросился ей наперерез, размахивая кулаком и крича что-то злое с перекошенным лицом: ну конечно, появление простого корнета в совершенно неподобающем ему месте было событием чрезвычайным… Ольга, сжав губы, пригнулась к конской шее и скакала дальше, уже не заботясь о том, чтобы отводить глаза, пытавшимся ее остановить.
До возвышенности, где намеревался расположиться государь со свитой, оставалось еще далеко. Она яростно хлестнула коня, и гнедой наддал, сшибив грудью очередного бдительного цербера в пышных эполетах, с Владимирской лентой через плечо.
Ольга, не отрываясь, смотрела вперед. Коноводы уже сводили с возвышенности коней, император и свита расположились полукругом, глядя в поле, на марширующие колонны, гнедой летел уже полным галопом, земля с травой летели из-под копыт, и Ольга боялась не успеть…
Она уже различала лица. Император, как и следовало ожидать, стоял впереди всех, а прочие теснились на почтительном отдалении, отступя на несколько шагов, выстроившись полукругом, в выжидательных позах…
Она уже различала цвет глаз. Из-за спины императора внезапно выдвинулся знакомый ей человек, в мундире с флигель-адъютантским аксельбантом, вырвал руку из-за отворота расстегнутого мундира, оказался лицом к лицу с императором, замахнулся. Остро, ярко, блеснула сталь, солнце ослепительными зайчиками отразилось от длинного лезвия. Послышался крик:
— Смерть тирану!
Ольга обрушилась на него с седла, упав на плечи, и оба кубарем покатились по земле. В растерянности она забыла обо всех своих умениях, вцепилась в руку с кинжалом, прижимая ее к земле, не видя ничего вокруг, кроме хищно сверкающего лезвия, и, помня о словах камергера, опасалась о него невзначай порезаться. Вистенгоф, опомнившись, боролся изо всех сил, у Ольги не хватало сил с ним справиться, он ее почти стряхнул, пытаясь подняться на ноги…
И вдруг все переменилось самым радикальным образом. Сразу несколько человек, мешая друг другу, навалились на Вистенгофа, выворачивая ему руки, вцепившись, как собаки в медведя, чей-то жесткий эполет оцарапал Ольге щеку, а потом ее оттеснили от покушавшегося, подняли, помогли встать на ноги, и кто-то пробасил, успокаивая:
— Все-все-все, корнет, не беспокойтесь…
— Осторожно, лезвие отравлено! — крикнула она.
Кто-то, расслышав, аккуратно взял кинжал за рукоять двумя пальцами и зачем-то поднял над головой. Вистенгофа держали надежно, он уже не пытался вырываться, поник, уронил голову. Свита сбилась вокруг них толпой.
И посреди всей этой суматохи послышался резкий и властный командный голос настоящего императора:
— Вернитесь в прежнее положение, господа! Что за толчея?
Это подействовало моментально. Свита выстроилась в прежнем порядке, исключая разве что Ольгу и тех, кто держал полковника.
Она увидела императора в двух шагах от себя. Он был совершенно такой, как на портретах, разве что самую чуточку постарше — но холодную властность живописцы, как оказалось, передавали совершенно точно.
— Кто таков? — спросил император отрывисто.
— Белавинского гусарского полка корнет Ярчевский, — ответила Ольга, пытаясь принять положение «смирно». — Мне случайно стало известно, и я поспешил…
— Понятно, — сказал император, скупо улыбнувшись. — Ну что же, братец, пожалуй, я тебе обязан, а? Крайне обязан… Хвалю. — Он бросил мимолетный взгляд на Вистенгофа. — Хорош прохвост… Уведите его. Корнет, соблаговолите подождать среди этих господ. — Он небрежно указал на правый фланг свиты. — К превеликому сожалению, у меня нет времени прочувствованно вас поблагодарить… не отменять же маневры из-за происшедшего? Павел Андреевич, — обернулся он к одному из свитских генералов. — Дайте сигнал к началу. И позаботьтесь, чтобы по окончании движения войск у меня непременно была возможность побеседовать с моим спасителем… Начинаем!
В его голосе, движениях, тоне не было ни следа растерянности или волнения, словно ничего и не произошло. Вот это император, с уважением подумала Ольга.
Император уже смотрел в поле, на сближавшиеся колонны гвардейской пехоты. Свита замерла. Павел Андреевич, в свою очередь, отдал какие-то приказания подскочившим к нему блестящим адъютантам, и они бросились в разные стороны, а один, высоченный капитан-кирасир, подойдя к Ольге, сказал так почтительно и церемонно, словно на ней красовались генеральские эполеты:
— Пожалуйте сюда, здесь вам будет удобно…
Она оказалась на правом фланге, рядом с раззолоченными генералами и статскими в придворных мундирах — те и другие украдкой косились на нее со жгучим любопытством, не в силах его проявить как-то иначе. Среди них вдруг мелькнуло знакомое лицо — и в следующий миг, перехватив ее взгляд, камергер Вязинский, представший во всем блеске золотого шитья и орденов, улыбнулся доброжелательно и широко, чуть поклонился. Но в глазах его, не столь уж глубоко, полыхала такая лютая злоба, что Ольге показалось, будто вокруг стоит трескучий мороз…
