Аня Сокол - На неведомых тропинках. Шаг в темноту
Скрыть эмоции не получилось, и я сконфуженно кивнула. В самом деле, все оказалось немного иначе, чем я представляла, приносить клятвы на крови и гадать на требухе никто не заставлял.
Семеныч улыбнулся, встал и пропал из виду, вместе с ним исчез и его треугольник. Бес улетел, не попрощавшись, еще одного куска нет.
— Все будет хорошо, — счел своим долгом сказать Алексий и шагнул за пределы видимости.
Сенька и Тина последовали за ним.
— До завтра, — буркнул Константин на прощание.
Подвал снова стал подвалом.
— Он действительно предатель? — Я повернулась к хранителю, все так же занимающему соседнее кресло.
— Да. — На лице Ефима не отражалось ничего.
Что бы там ни произошло, ему пришлось несладко. Казнили одну из опор стежки. А если бы этот Сергей позвал на помощь именно на алтаре? Смог бы хранитель защитить его? А смог бы не защитить?
В гостиной плакала бабка.
— Что случилось? — подскочила я к ней, дикими глазами оглядывая комнату. Никого, даже Борис уже ушел.
— Ты должна его забрать, — с надрывом сказала бабка, вытирая слезы, которые текли и текли по старым морщинистым щекам и никак не могли остановиться.
— Кого?
— Матвейку, внука моего, — сказала она и заплакала еще горше.
Честно говоря, я чуть не спросила, где этот бедный Матвейка находится, а главное, откуда и кто, собственно, должен его забрать. Слава святым, не успела. Села на соседний стул, на столе перед бабкой лежали письма в пожелтевших конвертах, бечевка, которой они были перевязаны, валялась рядом. Кто бы сомневался, что она их прочитала.
— Марья Николаевна… — укоризненно начала я.
— Не хочу ничего слышать, — перебила старушка, — твой сын, мой внук будет расти в этом доме. Я сама буду водить его в школу. Где это видано, при живых родителях ребятенка в интернат отправлять. Там ему плохо, — она схватила листок и стала торопливо зачитывать в особо жалостливых местах, — «вчерась съездил указкой по пальцам… до третьего дня соснуть не мог, нет моченьки терпеть…», «…в столовую по холоду шел, к раздаче не поспел, пряники кончились, токомо Олежек Ващажников похвалялся, что мой ему в воздаяние отдали…» Так нельзя! Нельзя!
Бабка бросила листок, исписанный теми же крупными круглыми буквами, что и адрес на конверте. Детскими. Слишком старательно выведенными.
— Тихо, тихо. — Я погладила ее по руке. — Эти письма не от вашего внука, — уж это я могла сказать с уверенностью.
— Да? — Она подавила всхлип. — Не от Матвейки?
— Вашего внука зовут не Матвей. — Я вздохнула, что-то она расклеилась, надо бы проверить, принимала ли она сегодня лекарства.
— А как?
В именах она была не сильна и, кстати, знала об этом, мое, к примеру, она так и не вспомнила. Из постоянных персонажей в ее памяти жили сын Валентин и муж Петр Сергеевич, остальные тасовались, как карты в игральной колоде.
Не успела я ответить, как мысли бабки уже скакнули в другом направлении.
— А кто тогда уехал в Итварь? Ведь кто-то уехал, вот письма!
Не поспоришь, когда такое железное доказательство под носом, кто-то действительно уехал туда. Я мысленно попросила прощения у бабки и всех святых, так как собиралась откровенно соврать.
— Соседский сын. Он уехал. Письма попали к нам по ошибке.
Я помогла ей встать и повела к комнате-кладовке.
— Ему там плохо, — всплеснула руками сердобольная бабка.
Так, главное не дать разговору пойти по кругу.
— Я им скажу, и они его заберут.
— Надо скорее!
— Отнесу им письма прямо сейчас. Ложитесь спать. Обещаю, больше вы их не увидите.
Она говорила что-то еще, я отвечала, соглашалась, поддакивала и врала, но добившись своего, Марья Николаевна успокоилась.
Позже я собрала желтые листочки в стопку, зажгла плиту и даже успела поднести первый к огню, который тут же ухватился за краешек хрупкой бумаги, когда все-таки заметила, кому адресованы письма. Рука дрогнула, и я сбила пламя.
Гранину Сергею. Ярославль. Главпочтамт. До востребования.
Мало ли на свете Сергеев? Немало. Но этот жил в моем доме и предпочитал получать письма сам, возможно, потому что почтальон не добрался бы до нашей тили-мили-тряндии. Еще я помню дверцу сейфа, ожидавшую меня в этом доме, помню, как она стекла на пол. Единственный дом, который продавался на момент моего переселения, единственный, который позволили купить. Этот дом, этот подвал ждали, когда появится тот, кто станет опорой. Чистый. Человек.
Вряд ли нечисть хранила бы письма от незнакомого мальчишки. Вряд ли у кого-то еще мог быть сын — человек. И вряд ли кому-то другому он был бы так дорог, что его отправили учиться подальше отсюда, вопреки собственным желаниям, вопреки привязанности, решившись на эту разлуку, ради его блага. Любой интернат будет лучше, чем наш мир.
Слишком много совпадений, чтобы поверить в случайность, отмахнуться и избавиться от писем.
Я села на место, где еще недавно плакала бабка и взяла хрупкую бумагу в руки. Девять конвертов, девять листков. Уверена, адрес на них был написан заранее, еще дома. Мама отправляла меня в лагерь с пачкой конвертов, в которые осталось вложить письмо и заклеить, чтобы ребенок не ошибся и не отправил письмо в никуда.
Писал мальчишка, лет восьми-десяти. Пацан, обиженный на родителей за то, что они переехали из города в деревню, где нет ни одной школы. Матвея отправили в интернат. Вернее, пансионат «Итварь». Единственно верное решение для того, кто стал частью нечистого мира и у кого ребенок — человек, я бы тоже не хотела, чтобы он рос в Юково.
Мальчик обижен и старается разжалобить отца и мать. Я сразу вспомнила туалетный столик, гигантские пяльцы, чехол от швейной машинки, журналы мод. В доме жила женщина, о которой никто не сказал ни слова. У предателя была семья.
Мальчик жалуется на все: на еду, учителей, дразнящих его одноклассников, жесткую кровать и кляксы в тетради, а когда жалобы не возымели действия начинает обещать от банального «копать картошку» до весьма значительного — никогда больше не ходить в подвал. Но потом тон писем меняется, из врагов-одноклассников появляются друзья, учителя остаются нелюбимыми, но уже привычно нелюбимыми. Пятерка по физкультуре, просьба привезти лыжи взамен сломанных. В один из конвертов вложена хрупкая снежинка, мальчик послал ее в подарок родителям на Новый год. Рассказ о большой, залитой сторожем Петровичем горке, о друге Ваське Смирнове, дальше всех по ней скатившемся, о потерянных варежках, об отошедшей подошве ботинка, которую тот же Петрович пришил суровыми нитками. В феврале мальчик простудился и, к зависти одноклассников, пролежал две недели в больничном крыле. Весной был пожар в котельной. Ну, как пожар, загорелась разлитая солярка, прогорела и потухла. Целое приключение для мальчишек и девчонок, как их строили, как пересчитывали, как просили старших помочь младшим, как отвели за реку на всякий случай. Через месяц была Масленица, блины, сжигание чучела.
