Далия Трускиновская - Окаянная сила
Выслушав полностью историю, как с бедной Катеринушки «бесовскую пасть» снимали, хозяин отвел полную, в бархатном рукаве, руку, под которой притулилась Алена, взял ее за плечико и внимательно в лицо посмотрел. Обратился с вопросом.
— Не разумею, — отвечала Алена.
Тогда хозяин кликнул кого-то из работников, приказал — и работник, мотнув головой, как бы клюнув носом собственную грудь, кинулся исполнять приказание. Алена поморщилась — так ли боярам кланяются?
Но тут и за нее взялись — повели в горницу второго жилья, усадили за господский стол, служанка принесла подарок — накидку теплую на плечи и голову, как здесь носили, и сама обрядила Алену, показала, как шнурки спереди завязывают. Накидка была кстати — время наступило осеннее.
Девкина мать хлопотала вокруг Алены не то что с восторгом — с упоением, всё время склонялась над ней, что-то ласково спрашивала. И торжество неслыханное было на немолодом лице, сродни тому торжеству, что испытывала Алена, одолев порчу или совладав с братьями-ветрами.
Оно и понятно, думала Алена, столько лет прожить, смертному своему врагу в пояс кланяясь да над дочкой неудачной слезы проливая…
А тут и гость пожаловал. Хозяин ввел в горницу человека в длинном темном одеянии, средних лет, как и все тут — бритого, с приятным лицом, с тонкой, краешками губ, улыбкой. Тот поклонился Алене с достоинством и сел рядом. Впервые Алена видела, чтобы мужик прилюдно рядом с бабой садился, не с женой, а вовсе с незнакомой бабой. Однако исхитрилась подвинуться вместе со стульцем.
Собеседник взялся за дело сразу.
Потыкал себя пальцем в грудь:
— Херр Глюк!
Не видя в глазах Алены понимания, устремил палец в столешницу:
— Дер тиш!
Постучал себя по лбу:
— Ди копф!
Тут до Алены дошло, что он называет вещи на немецком наречии и ждет от нее, чтобы она их назвала по-русски.
Она положила крошечную ручку на стол и назвала его столом, затем похоже постучала себя по лбу и назвала голову головой. Немец повторил озадаченно.
— Херр Глюк, — снова заявил он, указав на себя и отчетливо разделив слова. Одно, видно, было именем, второе — прозваньем.
— Алена я, — отвечала Алена и постучала кулачком себе в грудь для пущей вразумительности. Вдруг ей вспомнилось, что по-церковному, в святцах, имя звучит чуть иначе, и она поправилась: — Е-ле-на!
— Хелене! — воскликнул херр Глюк. Переглянулись хозяин дома и девкина мать, перешепнулись служанки.
— Фрау Хелене! — повторил он, показывая на Алену. — Фрау Магда!
И ткнул пальцем в девкину мать.
— Херр Данненштерн! — это оказался хозяин дома.
— Фрау Лотте! — Перст устремился к служанке, которая низко присела.
— Фрау Магда… — глядя в глаза девкиной матери, неуверенно произнесла Алена. И та закивала радостно.
Затем немец херр Глюк перечислил какие-то вовсе неизвестные слова, после каждого внимательно в Алену вглядываясь. И завершил словом, которое насилу она опознала.
— Москау?
— Москва! — воскликнула Алена.
И умное лицо немца изобразило столь великое недоумение, как если бы Алена не из Москвы в Ригу прибыла, а по меньшей мере свалилась с Луны.
Херр Глюк, херр Данненштерн и фрау Магда снова принялись совещаться, и снова в оживленной беседе проблеском молнийным мелькнуло загадочное и притягательное:
— …мастер Даниэль Ребус!..
И тревога кошачьим коготком тронула сердце…
* * *Херр Глюк, которого и звали-то не по-христиански — Эрнестом, живо сообразил, откуда взялась Алена, и растолковал это херру Данненштерну, в чьем роскошном доме гостили барон фон Рекк с супругой, фрау Магдой, и единственной дочерью, фрейлен Катрине (она-то гостила тайно, на люди ее не пускали, и правильно делали). Собственно, приехали они из своего поместья в Шведских Инфлянтах ради того, чтобы поискать для дочери врача, и остановились в купеческом доме, поскольку были связаны с хозяином свойством — кто-то из баронов, поиздержавшись, взял в жены купеческую дочь. И не было в том браке ничего зазорного — богатейшие рижские купцы Рейтерны и Данненштерны самому шведскому королю, случалось, в долг давали.
Алена удивительно удачно вошла в дом Данненштерна. Купец не жалел денег на заморские диковины, а тут живая диковина сама пожаловала, да еще и неслыханное дело сотворила.
Таким образом она оказалась как бы под высоким покровительством купца и его приветливой жены.
Херр Глюк с дочками и юной воспитанницей был в городе проездом, а служил пастором не так чтоб далеко, но и не близко — в тех же Шведских Инфлянтах, в городке Мариенбурге. Приезжая в Ригу, бывал он принят в лучших домах, поскольку считался человеком ученым и знающим языки.
Потому ему и было нетрудно отыскать для Алены учителя, который взялся вбить в ее голову немецкое наречие. Сделал же он это по просьбе Магды фон Рекк и Данненштерна, которым страсть как хотелось узнать, за каким бесом приплелась в Ригу колдунья из самой Московии. Они же и оплатили уроки.
Немецкий язык дался Алене без особых затруднений. И страшно жалела она, что не было теперешнего знания тогда, два с половиной года назад, когда она подслушала объяснение Анны Монс с Францем Яковлевичем Лефортом. Может, и выловила бы что нужное… Впрочем, тогда Алена и помыслить не могла, что бусурманский язык уляжется у нее в голове так, словно нарочно для него она там пустое место держала.
Барон фон Рекк оказался господином, склонным к благодарности не столь денежной, сколь словесной. Правда, о том, что за хвороба прицепилась к дочери, он благоразумно умалчивал, чтобы не распугать женихов. Ради них-то, женихов, и была предпринята поездка в Ригу. Но слух, что объявилась странная лекарка, бормотаньем и березовыми угольками исцеляющая от многих болезней, пошел по городу именно от фон Рекка и фрау Магды.
Угольки Алена применила к старой кухарке Данненштернов, Грете Финкельштейн, растерявшей половину зубов, так что к ней было не подойти — таким смрадом изо рта веяло. И прогнать оказалось невозможно — сорок лет отслужила в одном и том же доме, и терпеть — затруднительно. Алене, еще не знавшей языка, растолковали кое-как, что пищу ей следует получать и принимать на кухне. Там она и продолжила свои чудеса. После чего угольки с наговором столь хорошо ее кормили, что смогла она снять комнату в почтенном семействе, да не в предместье, где селится мелкота, шушера да теребень, а в самой крепости, что много значило — придавало ей весу в порядочном обществе.
Во многих богатых домах, благодаря фрау Данненштерн, побывала Алена, а в хорошую погоду и вовсе весь город пешком обошла, благо был он невелик. Камушки в ладанке молчали, как неживые. И чем они бы подали знак, ощутив присутствие Алатыря, — Алена не представляла. Однако сделала же Степанида Рязанка сильный наговор! Алена уж не знала — может, пора сниматься с места, не дожидаясь обещанного Троебрового, и ехать наугад, сушей ли, морем ли? Но морской путь был пока закрыт — и река Дунюшка, и далекое море были подо льдом. Она узнала, что сушей можно проехать через всё Курляндское герцогство в порт Либаву, который, бывает, и вовсе не замерзает, а если замерзнет — то вскрывается недели на две, а то и поболее, раньше рижского порта.
