Ольга Романовская - Чужие воспоминания
— Лэрзен, тут же люди… — она обвела рукой трактир. Неужели решила, что я буду открыто рассуждать о некромантии? Нет, нас окружал плотный полог безмолвия и легкий морок иллюзии, скрывавший движения губ. Со стороны казалось, что мы ужинаем молча.
— Они не слышат. Конечно, можешь встать, выйти за пределы круга и кликнуть стражу. Что же ты ее вчера не позвала, не выдала им очередного некроманта? Глядишь, еще благодарность бы получила. Или солдат пожалела?
— Перестаньте! вы же знаете, что я никогда бы…
— Я ничего не знаю, ты не удосужилась меня посвятить. Просто тихо рыдала в ванной, потом вышла с каменным лицом, скривилась, увидев меня, сказала пару 'ласковых' слов и ушла, дав понять, что людские предрассудки неискоренимы. вы ведь и палачей не любите.
— Это не одно и то же, — Возразила Одана, потянулась к пустой кружке и все же налила себе вина.
— Вот именно, что одно. Есть приговор, и есть наказание. Эй, ты осторожнее, без закуски на голодный желудок! Хотя бы хлебом заешь.
Она проигнорировала мое предупреждение и залпом осушила кружку. Наклонила голову и крепко задумалась, потом вскинула подбородок и пристально уставилась мне в глаза. Было необычно и неуютно, такой серьезный вдумчивый тяжелый взгляд. Что она хотела узнать, что хотела прочитать в моих глазах?
— Какая у вас самая нерушимая клятва? Именем Тьхери на крови?
Я не понимал, к чему она клонит, но кивнул.
— Тогда здесь и сейчас поклянитесь, что вы никогда не поступали так, как одотьер Дер'Коне в храме Олонис.
— Как конкретно? — не люблю я давать клятвы, тем более, такие серьезные.
— Можете посмотреть, — Одана пододвинула стул ко мне, села спиной. Жилка на шейке слегка пульсирует, мышцы при видимом покое напряжены — сдерживает страх.
Осторожно положил ей ладони на голову, погрузившись в вязкий ворох воспоминаний. Они были насквозь пропитаны солоноватым запахом крови, как она это выдерживает? Стоит ли удивляться тому, что девочка так не любит некромантов?
Но все равно, не понимаю, меня-то за что? Столько месяцев с ней вожусь, рискую перейти зыбкую грань между жизнью и смертью… Хоть бы деньги за это получил — так нет, идиот, выкидыш орка, по собственной доброте душевной! Что, отплатили тебе за доброту? Прав был одотьер Дер'Коне, нужно было придерживаться своего первоначального выбора. Кто она мне? Да никто, а жизнь у меня одна.
Когда я дошел до сцены ее бегства из храма, Одана повела плечами и несколько раз глубоко вздохнула. Судя по эмоциональному фону, она плачет.
Трактир — не самое лучшее место для воскрешения горя и оплакивания самого дорогого существа на свете, но тут уж от меня ничего не зависит.
Вот зачем она, зачем заставляет себя проходить через это снова и снова?
— Нет, все, хватит! — Одана резко отодвинулась от меня и торопливо застегнула пальто, собираясь уйти.
— Там ведь есть что-то еще… Ты не хочешь, чтобы я знал об этом?
Она кивнула и направилась к выходу.
В этот раз я не отпустил ее, бросил мелочь на стол и догнал в дверях.
— Что бы ты обо мне не думала, никуда я тебя не пущу в таком состоянии! Особенно когда по городу разгуливает рыжая шлюха Наместника, а сам он намеревается прибыть со дня на день. Знаешь, кого я встретил, когда выезжал из города? Сыскарку, ту самую рыжую сыскарку, которая портила тебе жизнь в Эдине. Она мило беседовала со своим любовником-одотьером и клятвенно уверяла, что за два дня разыщет птичку, то есть тебя. Поэтому отныне одна на улицу не суйся, особенно в темное время суток. Пойдем, провожу.
— А клятва? — приглушенным от сдерживаемых рыданий голосом напомнила Одана.
Что ж, я никогда не резал женщин и людей, не приносил даров Каашеру, не осквернял храмы, поэтому могу и поклясться. Если тебе это так нужно…
Достаю нож, тот самый, который ее так пугает, снимаю перчатку, закатываю рукав рубашки и делаю глубокий лунообразный надрез на запястье. Позволяю паре капель упасть на землю, потом снимаю вторую перчатку, обмакиваю пальцы в крови и, поднеся к губам, говорю: 'Клянусь именем Тьхери, что никогда не обагрял кровью алтари храмов…'
— Не надо, я верю, — Одана, бледная, как смерть, с ужасом смотрит на то, как тяжелые густые капли падают на мостовую. Неужели боится, что я умру от потери крови? Возможно, конечно, если магический потенциал пуст, ведь я не просто кожу разрезал, а вскрыл одну из вен.
Криво усмехаюсь:
— Значит, уже так? Всего минуту назад я был гнусным существом, сейчас-то что изменилось? Я абсолютно тот же, каким был всегда. Я не просил тебя со мной связываться, это ты пришла ко мне за помощью. Навязываться не собираюсь. О сыскарке я тебе рассказал, воспоминания к тебе вернулись, меня здесь больше ничего не держит. А дальше пусть тебе помогают те, кому ты доверяешь.
Она протянула мне носовой платок и прошептала:
— Простите, я была не права. Я была на грани нервного срыва, когда вновь пережила весь этот ужас… Еще раз простите, Лэрзен, мне действительно не надо было вас сравнивать.
Вот чего я не ожидал, так этого. Неужели на нее так принесенная мной клятва подействовала? Или действительно поняла, что мне было неприятно это все слышать?
— Крови испугалась? Минут через пять течь перестанет, через пятнадцать затянется.
— Лэрзен, неужели вы так сильно обиделись?
А ты вспомни, что ты мне говорила, о чем думала?
Пожимаю плечами, вытираю и убираю нож, перевязываю руку, не спуская глаз с этого растерянного зверька. Ее гложут сомнения, рыдания теснятся в груди. Мысли крутятся вокруг одного единственного вопроса: стоит ли рассказывать мне правду?
— Пойдем, потом решишь, — беру ее под руку и веду к храму. Дрожит, но не от страха.
Чем дальше, тем меньше она думает обо мне, жертвоприношениях и некромантии и больше о смерти матери. На углу храмового квартала дрожь переходит в тихие всхлипывания. Одана вырывает руку, отходит к ближайшему дому, поворачивается ко мне спиной и шепчет: 'Дальше я сама. Спокойной ночи!'. Игнорирую слова прощания, подхожу и советую:
— Ты успокоительное перед сном прими, а то не заснешь.
— Приму, — она поворачивается; на глазах блестят слезы. Опять заглядывает в глаза, но на этот раз робко: — Лэрзен, скажите, зачем вы мне помогаете? Только правду, не нужно лгать! Это из-за моего дара?
— Какого дара? — изумленно переспрашиваю я.
У нее есть дар? Какой дар, почему я его не чувствую?
И опять то же оскорбительное недоверие. Только из-за того, что я знаком с некромантией, а ее мать убил некромант.
— Одотьер уже знает, вернее, он не одотьер, а…
— Так, несчастье мое, давай все по порядку. Обещаю, что никому рассказывать не стану, — обнимаю ее, не ощущая сопротивления. Девочке плохо, ее снова накрыли воспоминания. Глажу по спине, постепенно успокаивая. Она шумно дышит, а потом пружина внутри ослабевает, Одана уткнулась лицом в мою куртку и начинает тихо поскуливать. Правильно, поплачь, так легче будет.
