Властелин колецДве твердыни - Толкин Джон Рональд Руэл
– Паутинка! – сказал он. – Всего-то навсего? Но каков паук! Долой ее, руби ее!
И он с размаху рубанул мечом, но паутину не рассек. Она спружинила, как тетива, свернув клинок плашмя и отбросив руку с мечом. Три раза изо всей силы рубанул Сэм, и наконец одна-единственная паутинка перерубилась, свилась и свистнула в воздухе, задев Сэмову руку: он вскрикнул от боли, сделал шаг назад и поднес руку к губам – подуть.
– Ну, этак мы за неделю не управимся, – сказал он. – Что будем делать? Как там глаза – не появились?
– Да нет, не видно, – сказал Фродо. – Но меня их взгляд не отпускает; не взгляд, а может, помысел – они быстро что-нибудь надумают. Как только светильник ослабеет или угаснет, они явятся тут же.
– Ну, влипли все-таки! – горько сказал Сэм, но гнев его превозмогал усталость и отчаяние. – Чисто комары в марле. Чтоб этот Горлум лопнул! Фарамир обещал ему скорую и злую смерть, так вот чтоб поскорее!
– Нам-то что с этого, – сказал Фродо. – Погоди еще! Попробуем Терном – все-таки эльфийский клинок, а в темных ущельях Белерианда, где его отковали, водилась паутинка в этом роде. А ты постереги и в случае чего отгони Глаза. Вот возьми звездинку, не бойся. Держи ее повыше и смотри в оба!
Фродо подступил к плотной серой сети, полоснул по ней между узлами широким взмахом меча и быстро отскочил. Блистающий голубой клинок прорезал паутину, как лезвие косы – траву: веревки-паутинки взметнулись, скукожились и обвисли. Для начала было неплохо.
Фродо рубил и рубил, пока не рассек всю паутину, сколько хватало руки. Свисавшее сверху охвостье покачивалось на ветру. Вырвались из ловушки!
– Пойдем! – крикнул Фродо. – Скорей! Скорей!
Его обуяла дикая радость спасенья из самых зубов смерти. Голова у него кружилась, как от стакана крепкого вина. Он с криком выскочил наружу.
После зловонного мрака черная страна показалась ему светлым краем. Дым поднялся и немного поредел; угрюмый день подходил к концу, и померкли в сумерках красные зарницы Мордора. Но Фродо чувствовал себя как при свете утренней надежды. Он у вершины стены, еще чуть выше – и вот Кирит-Унгол, щербина в черном гребне между каменными рогами. Рывок, перебежка – и на той стороне!
– Вон перевал, Сэм! – крикнул он, сам не замечая, до чего пронзительно: высоким и звонким стал его голос, освобожденный от смрадного удушья. – Туда, к перевалу! Бежим, бежим – мы проскочим, не успеют остановить!
Сэм бежал за ним со всех ног, но и на радостях не терял осторожности и озирался – не покажутся ли Глаза из-под черной арки прохода, да, чего доброго, не только глаза, а вся туша, страх подумать, кинется вдогонку. Плохо они с хозяином знали Шелоб. Из ее логова был не один выход.
Исстари жила она здесь, исчадье зла в паучьем облике; подобные ей обитали в древней западной Стране Эльфов, которую поглотило Море: с такою бился Берен в Горах Ужасов в Дориате, а спустившись с гор, увидел танец Лучиэнь при лунном свете на зеленом лугу, среди цветущего болиголова. Как Шелоб спаслась из гибнущего края и появилась в Мордоре, сказания молчат, да и маловато сказаний дошло до нас от Темных Времен. Но была она здесь задолго до Саурона, прежде чем был заложен первый камень в основание Барад-Дура; служила она одной себе, пила кровь эльфов и людей, пухла и жирела, помышляя все о новых и новых кровавых трапезах, выплетая теневые тенета для всего мира: ибо все живое было ее еще не съеденной пищей и тьма была ее блевотиной. Ее бесчисленные порожденья, ублюдки ее же отпрысков, растерзанных ею после совокупленья, расползлись по горам и долам, от Эфель-Дуата до восточных всхолмий, Дул-Гулдура и Лихолесья. Но кто мог сравниться с нею, с Великой Шелоб, последним детищем Унголиант, прощальным ее подарком несчастному миру?
Несколько лет назад с нею встретился Горлум-Смеагорл, превеликий лазун по всем черным захолустьям, и тогда, во дни былые, он поклонился ей, и преклонился перед нею, и напитался отравой ее злобы на все свои странствия, став недоступен свету и раскаянию. И он пообещал доставлять ей жертвы. Но вожделенья у них были разные. Ей не было дела до дворцов и колец – ни до иных творений ума и рук: она жаждала лишь умертвить всех и вся и упиться соком их жизни, раздуться так, чтоб ее не вмещали горы, чтоб темнота сделалась ей тесна.
Но до этого было далеко, а меж тем как власть Саурона возрастала и в пределах царства его не стало места свету и жизни, она крепко изголодалась: и внизу, в долине, сплошь мертвецы, и в Логово не забредали ни эльфы, ни люди, одни разнесчастные орки. Жесткая, грубая пища. Но есть-то надо, и сколько ни прокладывали они окольные ходы мимо нее от башни и перевала, все равно попадались в ее липкие тенета. Но она стосковалась по лакомому кусочку, и Горлум сдержал обещание.
«Поссмотрим, поссмотрим, – частенько говорил он себе, когда злобища снедала его на опасном пути от Привражья до Моргульской долины, – там поссмотрим. Сслучись так, что она выбросит кости и тряпье, – и мы найдем ее, мы ее заполучим, нашу Прелесть, подарочек бедненькому Смеагорлу, который приводит вкусненькую пищу. И мы ссбережем Прелесть, в точности как поклялись, да-ссс, унесем ее, а уж потом – потом мы Ей покажем. Мы сквитаемся с Нею, моя прелесть. Мы потом со всеми сквитаемся!»
И, пряча эти мысли в темных закоулках души, надеясь утаить их от Нее, явился он к Ней снова с низким поклоном, покуда спутники его безмятежно спали.
А что до Саурона, то Саурон знал, где ютится Шелоб. Ему была приятна ее голодная и неукротимая злоба; приятна и полезна – лучшего стража для древнего перевала, пожалуй, и он бы не сыскал. Орки – рабы сподручные, но уж кого-кого, а орков у него хватало. Пусть Шелоб кормится ими в ожидании лучших времен: и дешево и сердито. И как иной раз подбрасывает вкуснятинки кошке (кошечкой своей он называл Ее, но Она и его презирала), так Саурон прикармливал Ее узниками после пыток; их запускали к Ней в логово, а потом доносили ему о Ее забавах.
И так они жили, оба довольные собой, и не опасались ничьего нападенья и гнева, не предвидя конца своей обоюдной ненависти ко всему миру. Никогда еще ни одна жертва не вырвалась из тенет и когтей Шелоб, и тем страшней было нынче ее голодное бешенство.
А бедняга Сэм ничего не знал об этой чудовищной злобе; он лишь с возрастающим страхом чуял незримую и смертельную угрозу, такую властную, что и бежать ему было невмоготу, ноги подкашивались.
Ужас не отпускал, а впереди, на перевале, были враги, а хозяин беспечно – где у него голова? – бежал им навстречу. От черной пещеры и от густого мрака под скалою слева он обратил взгляд вперед и встревожился еще больше. Обнаженный меч в руке Фродо полыхал голубым пламенем, а башенное окно краснелось, хотя зарницы Мордора погасли.
– Орки! – пробурчал он. – Проскочишь тут, как же. Полно и орков, и прочей нечисти.
И, привычно таясь, укрыл ладонью драгоценный светильник; рука его налилась теплым светом живой крови, и он сунул фиал в нагрудный карман и запахнул плащ. Надо было спешить: хозяин отбежал порядком, шагов уже за двадцать мелькал его серый плащ, – того гляди, потеряется из виду во мгле.
Едва лишь Сэм спрятал светильник, как вылезла Она. Впереди, слева, из черной тени под скалой, точно из глубины страшного сна, появилась невыносимо омерзительная тварь. Была она как паук, но крупнее всякого зверя и свирепее с виду, ибо страшно глядели ее беспощадные глаза, будто бы посрамленные и побежденные. Не тут-то было: заново светились бледной яростью многоглазые пучки. Рогатая голова торчала на толстом шейном стебле, а тулово ее огромным раздутым мешком моталось между восьми коленчатых ног – сверху черное, в синеватых пятнах и подтеках, а брюхо белесое, тугое и вонючее. Шишковатые суставы возвышались над серощетинистой спиной; и на каждой ноге клешня.
Протиснув хлюпающее тулово и сложенные, поджатые конечности сквозь верхний выход из логова, она ужасающе быстро побежала вприскочку, поскрипывая суставами. Она была между хозяином и Сэмом: то ли она не заметила его, то ли от него, от нынешнего хранителя светильника, и увернулась, чтоб уж никак не упустить одну жертву – Фродо, у которого теперь не было фиала и который бежал со всех ног, ничего не видя за собой. Но куда быстрее бежала Шелоб: догонит в три прыжка, ахнув, прикинул Сэм и на остатке дыхания завопил:
