Елена Павлова - Золотой Лис
А Майка совсем растерялась. Она так хотела поймать лошадь! Она и хлеба взяла! Если бы она привела домой лошадь, может, тётка Вита перестала бы её ругать и называть дармоедкой? А может, Ира взяла бы её к себе — если с лошадью? А вместо лошади оказался утопник — вон, белый какой, и тина в волосах! И мальчишки убежали! Майка стояла, замерев от ужаса. Побежать — так этот тогда за спиной окажется, ещё страшнее! И ведь догонит, сразу догонит и схватит, и будет больно, очень больно, как всегда, когда её хватают! А потом укусит и утопит, они потому и утопники, что топят, это не утопленники, которые просто мёртвые, утонувшие. От мёртвых не больно, а от этого, наверно…
— Ты кто? — спокойно спросил утопник.
— М-майка… — лицо тосковало, подбородок дрожал, губы кривились и не слушались. — Ты… утопник, да? — голос совсем сорвался на мышиный писк, подбородок вжался в грудь, глаза неотрывно следили за Дэрри. Смотреть на утопника было очень страшно, не смотреть — ещё страшнее. Страшнее, чем разговаривать, пусть даже и с утопником. — Ты… кусаисся?
— А утопники кусаются? — удивился Дэрри. Некое подобие кивка было ему ответом. — Тогда нет, я не утопник. И не кусаюсь. Знаешь, ни разу никого не кусал, даже не пробовал, — очень доверительно и совершенно честно ответил у… Нет, не утопник! Майка всегда знала, когда ей врут. Этот не врал. Но всё равно страшновато…
— Нет? — с надеждой уточнила Майка, мотая головой. — А… ты кто?
Дэрри в свою очередь задумался. Сказать "вампир" — ещё хуже, она и так напугана дальше некуда. Ребёнок смотрел исподлобья, втянув голову в плечи и, почему-то, спрятав руки за спину. Только тощие, в царапинах, босые ноги нервно переминались, чесали одна другую, ковыряли пальцами ямки в земле — жили, да кудряшки на голове вздрагивали.
— Я Принц Дэрри, — нашёл выход Дэрри.
— Пхрри-инц?.. — головка склонилась набок, кудряшки посыпались на одну сторону, голубые глаза внимательно исследовали полуголую фигуру. Страх в них постепенно уступал место любопытству. — А… чего ты здесь?
— Отдыхаю, — пожал плечами Дэрри.
— О!.. — сказала девчонка всем лицом сразу, голова склонилась на другое плечо. Никогда ещё Майка не видела отдыхающего Принца. Дэрри перенёс детальный и пристальный осмотр с удивляющим его самого терпением. Наконец, она решила, что его можно не бояться. А можно, наоборот, спросить: — А ты не видел? Мальчишки сказали — тут лошадь была. Не видел? — помотала она головой. Взметнулись и опали кудряшки.
— Не видел, — так же помотал головой Дэрри. Разговор с этим доверчивым существом начал его забавлять. — А зачем тебе лошадь?
— Тётке Вите. Чтобы не хрругалась на меня, — вздохнула Майка, потом оживилась: — Или Ихрре! Она тхрравница, Ихрра. На тхрри дехрревни, — буква "Р" явно не давалась, но ребёнок упрямо проговаривал её, помогая себе задранными бровями, прикрывая глаза и забавно ныряя головой. — Она ходит, туда и туда, и меня взять не может. А с лошадью сможет. На лошади же ездиют? Вот она и будет ездить. Она хохррошая, Ихрра, она мне вот, сошила, да! — потянула она с гордостью за подол то, что когда-то было платьем. — Только она устаёт очень. Ходить, — и покивала, как старушка, скорбно поджав губы. Совершенно не подходящая для ребёнка мимика неприятно резанула Дэрри по глазам. И это чисто рассудочное заключение, почему какая-то там "Ихрра" не может взять её к себе. И почему-то невольно сравнил девочку с Никой, которую мать в последние два года частенько приводила во Дворец. Никогда у Ники не бывало такого выражения лица. И очень редко задавалась она вопросом, почему кто-то не делает того, о чём она, Ника, его попросила. Вот кому бы в Принцессы! Жаль, что она полукровка, ей бы подошло! Потому что Ника не просто просила, а всемилостивейше удостаивала просьбы, Дэрри это очень быстро понял. И если следовал отказ — о! Объяснить, почему — нет, было невозможно. Ответ у неё был один: не делает, потому что не хочет. А раз не хочет — значит плохо к ней, Нике, относится. И могла обидеться и жестоко отомстить за такую нелюбовь, например, напихать в карман яблочных огрызков. Много. А эта Майка… А почему, собственно, её кто-то должен брать?
— Подожди, а мама твоя где? — озвучил создавшийся в голове логический диссонанс Принц Дэрри.
— А нету, — развела руками Майка. При этом в одной руке обнаружилась зажатая в кулачке горбушка. — Вот. Нету. Она заболела, да, а Ихрры не было. А пока Ихрра дошла, мамы уже не было. Давно. Я не помню, мне тётка хррасказывала. Мамина сестхрра, тётка Вита, — безыскусный рассказ сопровождался активными доверительными кивками, от которых подпрыгивали кудряшки. А вот горестного надрыва в рассказе не было. Никогда не видела эта девочка свою мать, иначе так спокойно не говорила бы о её смерти.
— А… папа?
— Не-е, — беззаботно взмахнула маленькая ручка, запрыгали вокруг головы кудряшки. — Пхрра папу даже тётка Вита не знает. И никто. Он пхрришёл бы, но он же не знает, что я есть. Навехррно. Да?
— Наверно… — у Дэрри от холодного бешенства начали выступать клыки и когти. Ох, как он порвал бы сейчас этого папу! Не то, чтобы Принц безумно хотел иметь детей, но само отсутствие возможности сделать что-то, неважно даже что — уже малоприятно. А эти плодят, не задумываясь — и даже не интересуются, как живут их потомки! Правильно эти деревни дикими называют! И дело не в отсутствии благ цивилизации! Дело в скотском отношении к себе подобным! Даже звери лучше относятся к своим отпрыскам! Р-р-р!
— Тихо-тихо-тихо! — ласка Хитрой прокатилась по чувствам, как прохладный душ. — Что это ты развоевался, а? Кто у тебя там такой ужасный? — она извернулась и подняла голову над тентом. Майка пискнула, пораженная ужасом, и присела на корточки, спрятав голову в колени. Если бы трава не была вытоптана — и впрямь бы спряталась, такой маленький получился комок. Дэрри сжато выдал Хитрой всю информацию и занялся ребёнком:
— Майка! Майка? Не бойся. Это Зверь, её зовут Хитрая. Она со мной.
— Она… кусаесса? — сквозь кудряшки был виден один голубой глаз, полный панического ужаса, в голосе звенели слёзы.
Дэрри смотрел на неё и опять невольно сравнивал с Никой. Вот уж кого меньше всего интересовало — "кусаесса" неизвестное существо, которое она собралась погладить, или не "кусаесса". А поскольку всестороннего поглаживания и почёсывания могли с успехом избежать только здоровые зверьки, вовремя сообразившие слинять подальше, у Птички в пристройке за домом, чаще всего, появлялся новый пациент. И если в процессе транспортировки на излечение выяснялось, что, всё-таки, "кусаесса" — что ж, значит, у Птички оказывалось сразу два пациента. Прошлым летом в конце Жатвы зайдя в гости к Дону, он был свидетелем тому, как это происходило. Хорёк со сломанной лапой прокусил Нике руку почти до кости. Она так и пришла домой, с хорьком, вцепившимся в руку, вся в слезах, но крепко прижимая его к груди здоровой рукой и до крови закусив губу. Ох, как тогда орал файербол по имени Лиса! Топала ногами и орала, что не зря выкинула всю эту "кодлу вонючую", дура, что ли, нельзя же из-за тварей бессмысленных собственную жизнь гробить, а ты о матери подумала, я же за тебя боюсь, так и насмерть когда-нибудь загрызут, что ж вы надо мной издеваетесь? А потом сама же этого хоря и выхаживала, потому что Птичка была в отъезде, а Ника полдня стала проводить на подготовительных занятиях в первый класс. И ведь выходила, хоть и ругалась, не переставая: хорь был старый, дикий, и приручаться не желал. Через три месяца этот выхоженный, видимо — из благодарности, сбежал из клетки и задавил двух кроликов, за что и был с позором отпущен в лес.
