В. Бирюк - Буратино
А особенно неприятно то, что с тыльной стороны окон нет вообще. А дверь "служебного выхода" заперта изнутри. Но! Да здравствует разгильдяйство и бесхозяйственность! Щеколда прибита изнутри на дверь, а не на косяк. А дверь - щелястая. А вот если взять... рёбрышко из тут же лежащего, но "недоеденного", и всунуть... Не возле косяка - здесь все правильно сделано - не всовывается. Был бы крючок - не поднять. Но у щеколды два взаимозависимых конца. И поднимать или давить можно любой. Нет, не так. Все-таки крючок был. И петля от него на косяке осталась. Поэтому несколько... анизотропно получается - доступный конец можно только опускать. Раз можно - делаем. И это - правильно.
Щеколда сдвинулась, я тихонько оттянул на себя дверь. Стараясь не пропускать много света в темноту внутри, ввинтился в щель, прикрыл за собой дверь и замер у стены.
Глаза привыкали к темноте, нос - к запахам кухни и прошедшей пьянки, уши вылавливали дыхания.
Свет от щелей в двери рядом со мною позволял любоваться выразительной картиной: "утомлённые любовью на мешках с репой". Наверное, с репой, поскольку картошку еще... Ну, об этом я уже погрустил. Утомлённые любовью, а не просто соитием, поскольку она его обнимает во сне. Дама довольно молодая, беленькая. В полутьме хорошо видна вся, кроме небольшой части в районе шеи, где осталось что-то из одежды. Интересно, а не матушка ли это той девчушки со двора? Которую "мужики злые мучают". То-то она замученная так к нему прижимается во сне. А партнёр у нее... Судя по густому обволосению тощих ног - лицо кавказской национальности. Лица не видно - волосы дамы закрывают. Ну и ладно - не мой клиент.
Глаза привыкли - можно тихохонько... продолжить... исследование местности. В соседнем помещении - абсолютно темно. И никто не дышит. Предположительно - пусто. А вот там, где плита - тут храп стоит. Густой. В две пьяных, простуженных глотки. С всхлипываниями, руладами и переборами. На два голоса - мужской и женский. Хорошо это у них получается. Как-то даже симфонично и где-то гармонично. Свет здесь откуда-то сверху, от дырки вокруг трубы. Мало, но есть. А вот и источники звуков, за печку завалились. Тоже хорошо устроились. Хоть и на поленнице, но покрыли её тулупом. Тоже очень выразительно. Лежат. Она ничком, он на спине. Она даже лицо свое от него отвернула. Но в руке зажала его инструмент. Весь в кулак собрала. Он тоже от неё отвернулся. Но руки с ягодиц не убрал. Лица не видно. Храбрит? Нет. Кольца обручального нет. Мог, конечно, снять. Тогда должен был след остаться. Темновато здесь. Вроде не похож - чересчур широкие у мужика плечи, судя по положению верхней части его дамы. Идём дальше.
А дальше - едальня. Она же обжираловка, тошниловка, столовая и пр. Часть поварни, выделенная под место повседневного общего приёма пищи. Сюда-то и ведут двери входные, запорами заложенные. И темно здесь... как при полном запоре у патриотов желудочно-кишечного... А еще здесь кто-то дышит. Я вчера, перед встречей своей головы с поленом, сюда вон с той стороны вошёл. Тут вроде бы прилавок какой-то был. Вдоль той стены столы со скамейками. Потом меня Яков по голове поленом... Значит, вот там идут оконца фасадные. Придётся открывать, иначе я Храбрита просто не найду. Шагаем в темноте... А вот и нет - опыт Саввушкиного подземелья пригодился. Опускаемся на колени и... медленно, ощупывая перед собой одной рукой и касаясь стены второй...
Когда под рукой вдруг обнаружилось что-то мягкое и мокрое - я чуть не заорал. От неожиданности. Потом чуть успокоившись, ощупал - какая-то мокрая дерюга. Запах от неё... Характерно мочевинный. И попукивает. Мочевинное дёрнулось, задело меня конечностью, что-то бормотнуло. Я снова, осторожно, кончиками пальцев провёл по... этому. И обнаружил сапог. И рукоятку засапожника. Простенькую такую рукоятку, тряпкой обмотанную. Вытянул, одновременно прикидывая, может ли это быть Храбритом. Вряд ли. Противника нужно уважать. Храбрит до такого... обделанного состояния... Сомневаюсь. И насчёт такого бедненького засапожника... Сомневаюсь - два раза. А ножик мне пригодится. Предчувствую. Пошли дальше.
Дальше я просто задел его рукой. Он сидел за столом, положив голову на руки и спал. Единственный из всех четверых - сидячий. Единственный, кто остался за столом. Тихо спящий. Без храпа, без всхлипов, бормотания и выкриков. Правда, в одной рубахе без верхней одежды. Жарко им от выпитого было. Я одними кончиками пальцев нашёл у него на спине левую лопатку, приставил чуть ниже позаимствованный ножик ("как бы коротковат не оказался") и со всей силы двумя руками на выдохе - от себя. Он вскрикнул, выгнулся, попытался сунуть руку за спину. Я надавил сильнее. Все-таки длины клинка оказалось достаточно. Он упал лицом вперёд на стол. Там что-то загремело, покатилось. Пару мгновений он еще дёргался. Все.
Темно. Катящаяся посудинка завершила свое качение с обычным ускорением звучания в конце личной траектории перед полным падением и затиханием. Мокрый персонаж пару раз по-плямкал губами. Тишина.
Теперь откроем оконца и оглядимся. Ме-е-едленно. Я наконец добрался до фасадной стены. Где-то здесь. Дверь с засовом попалась под руки. Рано. Сниму засов - придёт Яков с местными. А мне еще надо осмотреться и убедиться. В правильности исполнения отеческого наказа. Наконец - окошко, в нем затычка. Не вынимается, не выдёргивается. Спокойно, Ванюха. Это не враг. Это предмет неживой природы. "Природа изощрённа, но не злонамеренна". Не надо перекашивать, не надо так трясти. И трястись. Никто к тебе не подбирается со спины. Спокойно.
Наконец, затычка вынулась. Я успел отвернуть лицо, чтоб не быть ослеплённым дневным светом. Пусть и через муть бычьего пузыря. Проморгался-огляделся. А вон на полу в углу и мой дрючок валяется. Родненький-родименький. Никого ближе тебя у меня в этом мире нету. Теперь посмотрим. Точно. Храбрит лежит лицом в стол, в спине нож. А он точно мёртвый? Надо проверить. А ну как вскочит? Страшно... Потыкал дрючком. Нормально. Пульс на шее не прощупывается. Вроде бы все, теперь - выход кавалерии. Снял засов, открыл дверь... Как хорошо-то... на воле.
-- Что стоите? Идите, разбирайтесь там. Я вот свой дрючок забрал.
Глава 42
"Что ж ты, милый мой, смотришь искоса
Низко голову наклоня?"
Я, с закрытыми глазами, сидел на крылечки поварни, гладил свой дрын берёзовый и приходил в себя. Хорошо-то как. Птички поют. От домов еще тень прохладная, утренняя. Курочки по двору ходят. Не спешат, по зёрнышку выклёвывают. Где-то внутри поварни вдруг раздались крики, мат, звуки ударов, грохот падения. А ведь переколотят мужики всю посуду. Ну и пусть себе. Однако пришлось открыть глаза. Прямо передо мной, низко наклоня голову, стоял Яков и внимательно меня разглядывал. Исподлобья. Интересный мужик: внешне мурло-мурлом. Глазки маленькие, волосы чуть ли не от бровей. Нос... И была-то картошка, а из неё еще и пюре делали. Фигурка та еще... помесь медведя с каракатицей. А соображает хорошо. Медленно несколько, но -- правильно. И при этом молчит. И дело делает. Как говаривал Владимир Ильич: "лучше пусть десять делающих останутся формально вне, чем хотя бы один болтающий - в...".
