Глен Кук - Смертельная ртутная ложь. Жалкие свинцовые божки
— Значит, это чудовище проснулось?
— Да. И вернулся Дин. Теперь я вновь становлюсь мальчиком на посылках в собственном доме.
— Чепуха. — Она щелкнула пальцами. — У меня что-то затянулся сухой сезон.
Я покачал головой. С этого мы начинали.
— Ты не перестаешь удивлять меня, Торнада.
— Да?
Она схватила меня за руку и потянула, чтобы убрать с пути стайки летящих пикси. Пикси жужжали, словно рассерженные шершни, преследуя нескольких юных кентавров, уличенных в воровстве. Тут же я заметил одного из агентов Шустера, который внимательно следил за развитием событий.
— Когда ты в последний раз утверждала это, я узнал, что у тебя есть дружок, о котором ты забыла упомянуть. Он все время ходил следом за мной — как будто водил на поводке.
Торнада почему-то решила не врать:
— Хайтауэр? Я не стала бы называть его дружком…
— Конечно, нет. Он больше смахивает на молокососа, считавшего себя твоим возлюбленным. Из-за этого ложного представления он и погиб.
— Эй! Не седлай, рыцарь, своего белого конька в моем присутствии! Мне доводилось видеть тебя без порток.
— Я, Торнада, просто хочу напомнить, что люди, которым ты дорога и которые заботятся о тебе, страдают из-за этого. Ложь может оказаться смертельной. Если ты лжешь друзьям и любовникам, чтобы достигнуть своей цели, может быть, стоит остановиться и задуматься, той ли дорогой ты следуешь.
— Ты, Гаррет, можешь придерживаться своих добродетелей. А мне придется жить такой, какая я есть. Ты же не хочешь разделить со мной мою жизнь.
В устах Торнады это звучало почти как извинение.
— Когда ты явилась ко мне, чтобы забросить удочку, ты уже знала, что Мэгги Дженн и была Дождевиком. Ты решила, что как-нибудь сможешь использовать эти сведения для своей пользы. Никогда не прощу тебе то, что ты мне устроила.
Торнада никогда не извиняется так, как это повсеместно принято. Вместо этого она пояснила:
— Да узнала-то я все по чистой случайности. Везение дурака. Кстати, кроме меня об этом знала только ее дочь. Остальные, имея перед глазами все факты, просто не хотели в них верить… И вообще, что я такого сделала? Тем более все благополучно кончилось. Конец. Надо шагать дальше. То, что происходит в городе, все это расистское дерьмо, открывает перед нами огромные возможности. Но этим я займусь позже. А сейчас, если хочешь, можем отправиться ко мне.
Соблазнительно, хотя бы ради того, чтобы узнать, где она теперь живет.
Я отрицательно покачал головой:
— Не сегодня, Торнада.
Покойник заждался, чтобы я посвятил его в события, развернувшиеся вокруг Слави Дуралейника, рассказал о делах в Кантарде и о ситуации в целом. Я знал о его нетерпении — он послал Попку-Дурака, который, повсюду следуя за мной, передавал мне через свою безмозглую башку мысли логхира.
Мои самые кошмарные предположения оправдались. Я не мог избавиться от Покойника, даже вдалеке от него.
К тому же я хотел посоветоваться с Элеонорой, не стоит ли изменить род занятий. У меня были кое-какие идеи на этот счет. Их порождала та нервная дрожь, что начинала бить меня, как только я вспоминал о своих злоключениях в психиатрической палате Бледсо.
Если бы я мог сам планировать свою жизнь, обязательно родился бы богатым и вел бы бесполезное существование как никчемный плейбой.
Неплохо было бы также поселиться подальше от Танфера.
Но как бы то ни было, я не могу жаловаться на жизнь, пока нахожусь там, где продолжают варить пиво.
Жалкие свинцовые божки
(Пер. с англ. К. М. Королева)
Посвящается Джастину, он же Обезьянка, он же Дурачок, он же Рева и так далее. Если бы не он, эта книжка была бы написана на несколько месяцев раньше.
Любящий отец.1
Я приветствовал новое утро единственным способом, какой представлялся мне разумным. То есть застонал. Затем, продолжая стонать, сел в постели. На улице галдела целая орава психопатов. Бормоча себе под нос проклятия (которые ничуть не подействовали на крикунов), я осторожно опустил ноги на пол — словно в бездну.
Боль пронзила голову, метнулась от правого виска к левому, рикошетом отскочила от черепного свода… Похоже, я здорово набрался.
— Гаррет, — бросил я самому себе, — кончай пить дешевое пиво.
Боги! Кто это сказал и почему так громко? Я зажал ладонью рот, и горлопан заткнулся. Второй рукой я отодвинул штору; мне вдруг почудилось, что, выглянув на улицу, я смогу узнать, кто и с какой стати шумит. Никуда не денешься, обычное утреннее безумие.
Солнечный луч ударил мне в лицо, точно меня огрели увесистой дубинкой промеж глаз. Не к добру это, ох не к добру! Погожие деньки, как правило, не сулят ничего хорошего. И люди на улицах наверняка будут такими же, как погода, — улыбчивыми и доброжелательными. Брр! Лично я предпочел бы моросящий дождь и студеный южный ветер.
Кое-как разлепив непроизвольно сомкнувшиеся веки, я вновь выглянул на улицу. В конце концов надежда умирает последней.
На дальней стороне Макунадо-стрит стояла прелестная девушка, от которой словно исходило сияние. Нет, «прелестная» — неудачное слово; за такой красоткой можно было бы побежать на край света. Она глядела прямо на меня, будто знала, что я смотрю на улицу. Елки-палки!
В единый миг Танфер, в котором бурлила политическая жизнь, попросту перестал для меня существовать. Я уже не замечал борцов за людские права, которые, распихивая эльфов и карликов, преследовали компанию кентавров; эти личности несли транспаранты оскорбительного содержания, размахивали палками и швырялись камнями. Какой-то идиот угодил в здоровенного тролля и в следующий миг познал на собственной шкуре, что чувствует дубинка, которой колотят по головам. Я даже не усмехнулся.
Мне было не до того. По всей вероятности, я снова влюбился.
У девушки все было на месте, причем в надлежащих, абсолютно безупречных пропорциях. Небольшого роста, ровно пять футов — и ни вот на столечко выше, она принадлежала к племени рыжеволосых красавиц, все представительницы которого сводили некоего Гаррета с ума. Я готов был поспорить на что угодно, что у нее зеленые глаза. «Боги! — неожиданно подумалось мне. — Должно быть, мир и впрямь обуяло безумие, если толпа внизу в упор не замечает такую красотку!»
— Эй, Гаррет! — пробормотал я, когда край шторы выскользнул из непослушных пальцев и разорвал незримую волшебную нить, протянувшуюся от меня к девушке на улице. — По-моему, это уже было, а?
Что поделаешь, женщины — моя слабость. Но как приятно поддаваться их чарам!
