Красная Шкапочка - Жнецы Страданий
— Вот что, внучек, — не удержалась и съязвила-таки старая. — Ты про свое умение крепко-накрепко помалкивай. Мертвых давно никто не слышал, а уж тем более навьих. Потому-то никто и не знает, чего их души требуют. А Цитадель ныне — не то место, чтобы истиной здесь потрясать.
— Отчего? — растерянно спросил Тамир.
— Оттого… — Нурлиса прищурилась. — Задурели креффы. И Нэд в особенности. Дальше своего носа не видит. А то, что понять не в силах, ересями называет. Один вот, как ты, сопливый, пытался их однажды вразумить, так его за то изгнали вовсе. Так что помалкивай, парень. Но дело свое делай. Как в ум и силу войдешь — сам поймешь, как рассказать о том. И стоит ли.
— Да как же я в силу и ум войду, — горько сказал колдун, — если вразумлять меня некому?!
— Жизнь лучший наставник! — гаркнула на него хрычовка. — Жизнь и терпение. Голова у тебя на плечах есть, вроде не совсем дурак уродился, раз навь к тебе льнет.
— Дак не льнет, — пожаловался ученик. — Не льнет боле. С той поры, как топором отрубило. Уж и сам думаю, не поблазнилось ли…
Старуха покачала головой:
— Дураку ж ясно — мертвый тогда живого ищет, когда держит его что-то. Да так крепко держит, что супротив этого цепи тяжкие нитками гнилыми покажутся. Думаешь, зачем колдуны обряды проводят, а? Душу из мира отпускают. Быть не должно, чтобы душа живая с требами своими да чаяниями в теле мертвом осталась. Беда от этого. Пуще прочего, ежели то душа Осененного. Дар его не отпущенный таким злом обернуться может, что на века хватит горя хлебать. Наузники ныне всю кровь из жил вытягивают, когда навь гонят. А вот слышали бы мертвых, так и капли б пролить не пришлось. Эх, труповоды окаянные… Навь тогда является, когда чаянье имеет. А не просто языком почесать. Дурья твоя голова.
Однако из всей этой отповеди парень услышал будто бы только слова про неотпущенную душу Осененного и спросил хриплым голосом:
— То есть, ежели меня не упокоить, так я не просто Ходящим стану, а и похуже чем? — он даже остолбенел от такой новости.
— А ты думал, отчего Ихтор с Донатосом с вами поперлись, когда вы лекарку свою хоронить волокли? Нэд со злости девку велел резами сковать и целителям отдать — чтобы всем острастка была, а уж потом упокоить только. Креффы же решили дурости его старческой не потворствовать.
Послушник сидел, оглушенный открывшимся знанием. И тут же вспомнил, как вылавливали из реки Жупана — парня, который должен был ехать в Крепость на выучку. Вспомнил и разговоры отца с матерью о том, что-де немало обережник над телом руды лил, дабы упокоить дурака с миром.
— Отчего же… — Тамир никак не мог собраться с духом, чтобы задать самый волнующий его вопрос: — Отчего же я вижу навь, а креффы и остальные выученики нет?
Нурлиса развела руками…
— Может, Дар в тебе силен, а душа не зачерствела, не успела. Сердце твое зорко, оттого и услышишь ты любого.
— Любого? — удивился послушник.
— Отчего ж нет? — вскинулась бабка. — Помяни мое слово, они к тебе сами льнуть будут. Глядишь, и Встрешник явится.
Выученик рассмеялся. Скажет тоже. Встрешник.
Про Встрешника знал всякий. Им пугали непослушных ребятишек (гляди, в лесу ни на шаг не отходи, а то Встрешник из-за коряги высунется; спи, не то Встрешник утащит). Злой дух, скитающийся в поисках поживы, являющийся умирающим или тем, кому предстояло сгибнуть. Смутная тень, заманивающая в трясину, страх, скребущийся под дверью, навь, по ночам заглядывающая в окна живым… Некогда человек, а ныне неприкаянная душа, бродящая по свету и нигде не находящая успокоения.
Старуха замахала на ржущего парня руками:
— Иди, иди отсюда! Ишь, приперся, дуболом, будто звал тебя кто. Иди поздорову!
Тамир отодвинул тяжелый засов и, все еще посмеиваясь, вышел.
— Спасибо тебе, бабушка, — от чистого сердца сказал парень. — Добрая ты… хоть и злонравная.
— Тьфу! — только и ответила ему Нурлиса.
* * *«Иу-у-у! Иу-у-у!!!» — свистел ветер в деревьях
«Тш-ш-ш…» — отзывались на его тонкий вой могучие кроны.
Тамир пытался заснуть, но отчего-то сон бежал изголовья. И, хотя за несколько дней, проведенных в седле, парень замаялся — даже усталость никак не могла повалить его в дрему.
Он по-прежнему боялся леса. Даже не столько Ходящих, живущих здесь, сколько самой чащи. Умом он понимал, что лес кормит, поит, дает укрытие. Вон, взять их с Велешем — уже девять суток в пути, а жаловаться не на что. Спят на мягком, едят сытно. И все-таки лес оставался лесом. Он пугал парня, который еще толком не умел отыскивать дорогу среди непроходимой чащи, не умел запоминать пройденный путь.
Велеш был из деревенских, поэтому охотно рассказывал подопечному обо всем, что знал, учил находить в чащобе ручьи, запоминать дорогу и отыскивать путь по солнцу. Но Тамиру все равно было неуютно. Только зимнего леса он не боялся — тогда все видать на просвет, царит тишина, а снег сохраняет следы — не заблудишься.
Нынешнее странствие выпало выученикам случайно. Оказалось, Фебр по возвращении привез Нэду весть о том, что несколько весей во Встрешниковых Хлябях ждут помощи колдунов. Где-то надо подновить обереги, где-то осенить заговором свежие подворья, да и буевища опять же проверить не мешало. Поэтому смотритель Цитадели, дождавшись, когда снег начнет сходить, распорядился старшему из выучеников Донатоса взять с собой в подручники «кого посмышленее» и ехать.
Да и Велешу оставались считанные дни до того, как опояшут и отправят в сторожевую тройку. Тамира в спутники колдун выбрал сам — этот послушник, хотя и был в обучении всего два года, отличался терпением, дотошностью и умением применять Дар, когда возникает треба. Ну не дуралея же было с собой тащить какого-нибудь, в самом деле! Тем более в Хляби…
Говаривали, будто в этой гиблой стороне даже не находили Осененных. Уж со времен Гнилого Мора — точно. О ту пору, правда, земли эти будто бы назывались Путеводье. Но, может, то просто болтают. Кто теперь вспомнит, что творилось столько лет назад?
Ныне же здесь ощетинились ерником болотистые леса, разлились черные бочаги, а кое-где таились коварные трясины. Туманы же висели чуть не до праздника Первого льда. Но люди жили, поскольку зыбуны были богаты железом. Правда и Ходящих гнездилось — тьма. Потому-то давнее Путеводье и стали называть в народе Встрешниковыми Хлябями. Новое назвище прижилось. Уж если Встрешник где и бродил, то всяко тут.
Тамир возился, крутясь с боку на бок. Он уже давно был неприхотлив в пути, не жалуясь, спал на земле и даже не тосковал по уютному сеннику. Мог обходиться одними сухарями и водой, забывая про горячую похлебку. Мог целые дни проводить в седле, не сетуя, не требуя отдыха. Такова будет его жизнь, и парень с этой мыслью давно свыкся.
