Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – фрейграф
Свежий ветер бьет в лицо, долины сменяются небольшими предгорьями, но вместо гор лишь невысокие горбики, обычно усеянные стадами овец. Этот мелкий рогатый почему-то обожает толпиться на этих древних холмах, словно получает из-под земли нечто необъяснимое человеку.
Внизу руины, я уже знаю наименование некоторых: в этой вот захоронен легендарный основатель древнего царства Курултенг, вон там дальше покоится прах великого Угухарла, что объединил племена и создал первое королевство, а храм древнего бога войны Цуммеля, ныне забытого, сохранил очертания, что потрясают воображение: камни размером с быков, как их только и таскали издалека, кроме основного зала, еще пять добавочных, умело вписанных в единых ансамбль, и все это выступает из земли на высоту в два человеческих роста, щерясь острыми обломками в небо…
Однако земля здесь, судя по всему, еще плодороднее, чем в Сен-Мари и в Армландии. Урожаи снимают дважды в год, а то и трижды, в то время как в Армландии и раз в год не всегда получается из-за частых засух, наводнений, саранчи…
Я шел на приличной высоте в личине исчезника, то ускорялся, то замедлял полет, делал рывки, финты и внезапные повороты. Все-таки непросто владеть огромным телом, не видя, куда идет хвост, где именно прорезают воздух острые когти, как насадить противника на острый гребень, не сломав его о стену или дерево…
Впереди показался старый оливковый лес, я почему-то приближаюсь к нему почти с другой стороны, странно, вон та поляна, где я оставил женщин…
Сердце мое сжалось, словно я не дракон, а черт-те что. Только примятая трава, сильно примятая. И следы копыт. Хотя всадники не любят углубляться в чащу, конным проще объехать, чем кланяться каждой ветке и перебираться через упавшие деревья, но сейчас не только не объехали, а именно проломились сюда по прямой, очень целенаправленно проломились…
Я снизился и всматривался в следы так старательно, что ощутил, как по моему брюху и поджатым лапам заскользили, как веники, верхушки деревьев. Тут же шарахнуло склоненной головой о высокое и толстое дерево, потерял равновесие, и дальше был треск, удары. Я падал, как Тунгусский метеорит, как свергнутый ангел с небес, завалил кучу деревьев, а сам, израненный, ударился о землю с такой силой, что вышибло дух, и долго лежал, всхлипывая и прислушиваясь, как затягиваются раны, переломы и рассасываются кровоподтеки, еще и не успев толком налиться сгустившейся кровью.
По следам я дошел до края рощи, на сухой земле оттиски копыт почти исчезли, но уже понятно, куда скачут похитители. Сердце стучит учащенно, в груди побаливает, но приходится снова в дракона, хотя такие превращения туды-сюды даются болезненно, любой твари нужен отдых…
Головокружение еще осталось, как и тошнота, но взор прочистился, я увидел землю у когтистых лап, покрытых крупной чешуей, а на плечи легла тяжесть толстой костяной брони.
– На кой хрен я все это делаю, – пробормотал я с тоской. – Дурак или не совсем дурак… вот в чем вопрос…
Попробовал привычно рвануться с места, но крылья ударили по земле, я завалился на бок. Пришлось пробежаться, как журавлю, махая крыльями, только тогда оторвался от земли, словно моя задница стала весить в три раза больше.
Верно взял направление, похитителей догнал быстро, большой отряд, не меньше сотни конников, все хорошо вооружены, но это у всех там, еще не видел варвара, чтоб не увешался оружием с головы до ног.
Все мчатся красиво и вольно, степь гремит под копытами, лаская слух и заставляя кровь быстрее двигаться по телу. Встречный ветер бьет в лицо, конская грива трепещет, как баннер, земля несется навстречу и пропадает сзади под копытами.
В середке отряда повозка, возница весело крутит плетью над головой и делает вид, что вот-вот обрушит ее на лоснящиеся крупы, а кони делают вид, что ужасно боятся, и только потому несутся галопом, а самим бы только валяться в траве…
Впереди на гордом скакуне воин в блестящих, явно трофейных из Сен-Мари, доспехах, за ним молодой воин едва успевает с баннером в руках, на котором вьется по ветру изображение сокола.
Сотня – многовато даже для безрассудного дракона, а я после Небесной Стрелы стал даже очень осторожным. И пусть опасным для драконов оружием вооружены даже не все столицы, эти штуки, как я понял, редкие и дорогие, но береженого Бог бережет. В стране, где водятся драконы, за века выработаны и меры против этих гадких тварей, и человек может сказать с гордостью, что самой страшной, жестокой, коварной и подлой тварью является он сам, то есть венцом творения и царем природы, а не какие-то драконы, тролли, огры…
Возле повозки отдельной группой держатся двенадцать человек, это, как понимаю, охрана. Остальные – попутчики.
Я вышел из незримости, снизился и пролетел над отрядом, заваливаясь на один бок и бессильно свесив лапы. Кто-то заметил меня, закричал. Все задрали головы и указывали пальцами, дикари невоспитанные.
Продолжая изображать смертельно раненного, я постепенно снижался, уходя в сторону, кое-как дотянул до высоких и очень плотных зарослей невероятного колючего кустарника и тяжело рухнул по ту сторону.
Перейти в личину человека намного проще и быстрее, я выкарабкался из кучи песка и, пригибаясь за кустами, побежал по широкой дуге в сторону дороги.
Передние всадники сгоряча вломились в кусты, кони ржали, пятились и едва не сбрасывали седоков.
Вожак закричал:
– Копейщики!.. Копейщики в переднюю линию!..
Среди всадников началось перестроение, но я не видел и не смотрел, мчусь, как олень, только голову опускаю пониже. Дорога уже близко, но отчетливо слышу грохот конских копыт: повозки и охрана не замедлили бешеный бег…
С этой стороны небольшой косогор, в одном месте вообще почти отвесная стенка высотой в два человеческих роста. Я взбежал к этому гребню как раз в момент, когда мимо понеслись первые всадники.
Сердце колотится, никогда не бегал так быстро и почти на четвереньках. Грохот копыт нарастает, я напрягся, всадники мелькают в облаке пыли, как призраки…
– Восемь… девять… десять… одиннадцать!
Я устрашился, что мог в такой пыли сбиться со счета и пропустить мимо больше, а это последний, поспешно прыгнул. Всадник охнул под моим весом, я ударил по голове и, усевшись на круп, сбросил на землю. Из пыли вынырнул еще один, который двенадцатый, я увидел широко распахнутые глаза и открывающийся для вопля рот…
Мой меч вошел ему между зубов, всадник повалился на бок, сам виноват, дурак, что лезвие расширило ему улыбку до уха. Я перебрался в седло и подобрал поводья, после чего начал догонять по одному скачущих, молча бил в затылок, а кони вскоре замедляли бег, не чувствуя всадника.
