Сергей Лукьяненко - Ночной Дозор
Мне сейчас было все равно, у кого просить помощи. Я осторожно подошел, присел рядом с широченной кроватью, шепотом позвал:
— Юля, Юленька…
Девочка открыла глаза, поморгала. И сочувственно спросила:
— Похмелье?
— Да. — Кивнуть я не решился, в голове как раз взорвали маленькую гранату.
— Угу?
Она закрыла глаза и, по-моему, даже задремала снова, при этом обняв меня за шею. Несколько секунд ничего не происходило, потом боль стала стремительно отступать. Будто в затылке открыли потайной краник и стали выпускать скопившуюся бурлящую отраву.
— Спасибо, — только и прошептал я. — Юленька, спасибо.
— Не пей так много, ты же не умеешь, — пробормотала девочка и засопела — ровно, будто переключилась мгновенно от работы на сон. Так умеют только дети и компьютеры.
Я встал, с восторгом ощущая, что мир обрел краски. Семен, конечно, прав. Надо нести ответственность. Но иногда на это просто нет сил, совершенно нет. Оглядел комнату. Спальня вся была в бежевых тонах, даже наклонное окно чуть тонировано, музыкальный центр — золотистый, ковер на полу — пушистый, светло-коричневый.
В общем-то нехорошо. Сюда меня не звали.
Я тихонько пошел к двери и, уже когда выходил, услышал голос Юли:
— «Сникерс» мне купишь, ладно?
— Два, — согласился я.
Можно было пойти досыпать, но с постелью были связаны достаточно неприятные воспоминания. Будто стоит лечь — и притаившаяся в подушке боль набросится снова. Я только заглянул в комнату, подхватил джинсы и рубашку, стоя на пороге, оделся.
Ну неужели все спят? Тигренок вон где-то бродит, а кто-то наверняка за беседой и бутылочкой засиделся до утра.
На втором этаже был еще маленький холл, там я обнаружил Данилу и Настю из научного отдела, мирно спящих на диванчике, и поспешно ретировался. Покачал головой: у Данилы была очень милая, симпатичная жена, а у Насти — пожилой и безумно влюбленный в нее муж.
Правда, они были только люди.
А мы — Иные, волонтеры Света. Что ж тут поделать, у нас и мораль иная. Как на фронте, с военно-полевыми романами и медсестричками, утешающими офицерский и рядовой состав не только на госпитальной койке. На войне слишком остро чувствуешь вкус жизни.
Еще здесь была библиотека. Там я обнаружил Гарика и Фарида. Вот они — точно вели беседу всю ночь, за бутылочкой, и не за одной. И заснули прямо в креслах, видимо, совсем недавно: перед Фаридом на столе еще чуть дымилась трубка. На полу валялись стопки вытащенных из стеллажей книг. О чем-то они долго спорили, призывая в союзники писателей и поэтов, философов и историков.
Я пошел вниз по деревянной винтовой лестнице. Ну кто-нибудь найдется разделить со мной это тихое мирное утро?
В гостиной тоже все спали. Заглянув на кухню, я не обнаружил там никого, кроме забившегося в угол пса.
— Ожил? — спросил я.
Терьер оскалил клыки и жалобно заскулил.
— Ну а кто тебя просил вчера воевать? — Я присел перед собакой. Взял со стола кусок колбасы, воспитанный пес сам не рискнул. — Бери.
Пасть щелкнула над ладонью, сметая колбасу.
— Будь добрым, и к тебе — по-доброму! — объяснил я. — И не жмись по углам.
Нет, ну все-таки кто-нибудь бодрствующий найдется?
Я взял и себе кусочек колбасы. Прожевывая, прошел через гостиную и заглянул в кабинет.
И тут спали.
Угловой диванчик, даже разложенный, был узким. Поэтому лежали они тесно. Игнат посередине, раскинув мускулистые руки и сладко улыбаясь. Лена прижималась к нему с левого бока, одной рукой вцепившись в его густую светлую шевелюру, другую закинув через его грудь, на вторую партнершу нашего донжуана. Светлана зарылась Игнату лицом куда-то под бритую подмышку, руки ее тянулись под полусброшенное одеяло.
Я очень аккуратно и тихо закрыл дверь.
Ресторанчик был уютный. «Морской волк», как и намекало название, славился рыбными блюдами и симпатичным «корабельным» интерьером. К тому же — совсем рядом с метро. А для хиленького среднего класса, готового иногда гульнуть в ресторане, но экономящего на такси, это был фактор немаловажный.
Этот посетитель приехал на машине, старенькой, но вполне приличной «шестерке». Наметанному взгляду официантов он, впрочем, показался куда более платежеспособным, чем его машина. То спокойствие, с которым мужчина поглощал дорогую датскую водку, не интересуясь ни ценой, ни возможными проблемами с ГАИ, только укрепляло это мнение.
Когда официант принес заказанную осетрину, мужчина на миг поднял на него глаза. Раньше сидел, водя зубочисткой по скатерти, а временами застывал, глядя на пламя стеклянной масляной лампы, а тут вдруг посмотрел.
Официант никому не стал рассказывать о том, что почудилось на миг. Показалось — будто заглянул в два сверкающих колодца. Ослепительных до той меры, когда Свет обжигает и неотличим от Тьмы.
— Спасибо, — сказал посетитель.
Официант ушел, борясь с желанием убыстрить шаг. Повторяя про себя: это только отблески лампы в уютном полумраке ресторана. Только отблески света во тьме неудачно легли на глаза.
Борис Игнатьевич продолжал сидеть, ломая зубочистки. Осетрина остыла, водка в хрустальном графинчике нагрелась. За перегородкой из толстых канатов, фальшивых штурвалов и поддельной парусины большая компания справляла чей-то день рождения, сыпала поздравлениями, ругала жару, налоги и каких-то «неправильных» бандитов.
Гесер, шеф московского отделения Ночного Дозора, ждал.
Те собаки, что остались во дворе, шарахнулись при моем появлении. Тяжело им дался фриз, тяжело. Тело не подчиняется, не вдохнуть и не залаять, слюна застыла во рту, воздух давит тяжелой ладонью горячечного больного.
А душа живет.
Тяжело пришлось собачкам.
Ворота были полуоткрыты, я вышел, постоял, не совсем понимая, куда иду и что собираюсь делать.
Не все ли равно?
Обиды не было. Даже боли не было. Мы ни разу не были с ней близки. Более того, я сам старательно ставил барьеры. Я ведь не живу минутой, мне нужно все, сразу и навсегда.
Нашарив на поясе дискмен, я включил случайный выбор. Он у меня всегда удачный. Может быть, потому что я, подобно Тигренку, давным-давно управляю нехитрой электроникой, сам того не замечая?
Кто виноват, что ты устал?
Что не нашел, чего так ждал?
Все потерял, что так искал,
Поднялся в небо — и упал?
И чья вина, что день за днем
Уходит жизнь чужим путем,
И одиноким стал твой дом,
И пусто за твоим окном,
И меркнет свет, и молкнут звуки,
И новой муки ищут руки,
И если боль твоя стихает —
Значит будет новая беда.
Я сам этого хотел. Сам добивался. И теперь не на кого пенять. Вместо того чтобы рассуждать весь вчерашний вечер с Семеном о сложностях мирового противостояния Добра и Зла, надо было остаться со Светой. Чем смотреть волком на Гесера и Ольгу с их лукавой правдой — отстаивать свою. И не думать, никогда не думать о том, что победить невозможно.
