Лиланд Модезитт - Башни Заката
— Я пытался добиться золотого звучания, но не смог. На моих глазах это удавалось только одному человеку.
— Твоему отцу?
— Верлинну.
Ночь темна и прохладна. Креслин так и не решается смотреть на Мегеру прямо.
— Ты никогда не называешь родителей ни матерью, ни отцом. Почему?
— О том, что Верлинн — мой отец, я узнал лишь по прошествии долгого времени после его смерти. А маршал никогда не относилась ко мне как к сыну. Я и узнал-то о нашем родстве лишь когда достаточно подрос для того, чтобы она могла запретить мне называть ее матерью.
— И ты никогда не думаешь о ней как о матери, да?
— Да.
— Жаль, что она никогда не слышала, как ты поешь. Жаль.
Креслин молчит.
— Желания не всегда сбываются, — продолжает после долгой паузы Мегера. — А иногда, когда исполнение желания зависит от чужих действий, все идет насмарку, если тебе приходится говорить людям, чего ты действительно хочешь.
— Это так, — соглашается Креслин, думая, что на самом деле он хочет, чтобы Мегера полюбила его. А еще желает понять, почему она отталкивает его, хотя — и это для него не тайна — ее к нему тянет.
— Да, тянет, — откликается она на его мысли, — но это ничего не меняет.
Удивляться не приходится: Креслин слишком близко от нее, да и чувство его слишком сильно, чтобы надеяться что-то скрыть.
— Почему? — спрашивает он и, непроизвольно потянувшись к ней, касается ее руки.
— Потому что я не выбирала тебя. Потому что у нас обоих не было выбора.
— А разве то, что я тебя люблю, тоже ничего не меняет? — спрашивает Креслин, глядя мимо нее, на мерцающие над холмами холодные звезды. Мегера в его мыслях подобна звездам, сияющим, холодным и недоступным звездам, однако сейчас, удерживая ее тонкие пальцы, он решается придвинуться ближе и сказать: — Мне кажется, ты просто боишься признать, что мы на самом деле созданы друг для друга.
— Может быть, ты и прав. Но не принуждай меня.
Принуждать? Да когда он ее к чему-либо принуждал? Креслин прикусывает губу, чтобы не произнести этого вслух, хотя понимает, что такое чувство не скроешь.
— Ты принуждаешь меня всегда и всем, что бы ты ни делал. Ты добился того, что не удалось даже моей дражайшей сестрице, — сделал меня своей женой. Ты добился того, что я отправилась с тобой на этот захолустный остров. Заставил отказаться от того немногого, в чем я могла тебя превзойти! — Мегера резко вырывает руку и добавляет: — А теперь, после всего, ты сердишься, услышав просьбу не принуждать меня.
— Может, я и сержусь, — говорит юноша, вставая и видя, что она поднимается одновременно с ним. — Но это не значит, что я не люблю тебя.
— Я знаю, ты меня любишь. Только при твоей практичности это не помешает тебе уничтожить меня без лишних раздумий, — уже направляясь к концу террасы, который обращен к морю, Мегера оборачивается и бросает: — Потом ты, возможно, пожалеешь, но будет уже поздно.
— Ничего не понимаю. Как, каким образом мог бы я тебя уничтожить? И я вовсе не принуждаю тебя, а даю тебе возможность сделать собственный выбор. Хочешь учиться у Шиеры владеть клинком — прекрасно. Хочешь перенять у Лидии искусство привнесения гармонии — пожалуйста…
— Вот именно, ты ничего не понимаешь! Однажды… Всего один раз… я попыталась открыть тебе, кто я и что собой представляю, и столкнулась с необузданным вожделением. Помнишь тот трактир на Закатных Отрогах? Ты истерзал всю мою душу и даже не уразумел, что наделал. Как после этого тебе доверять?
— Но это же совсем другое! Я даже не знал, кто ты такая.
— Замечательно! Ты изнасиловал меня в своих мыслях и считаешь, что раз не знал, кто я такая, то все было прекрасно!
— Но все же совсем не так! Ты ведь знаешь, что не так!
Последние слова звучат уже ей вдогонку. Мегера бежит к своей двери, а юноша остается один, в нарушаемой лишь плеском волн тишине звездной ночи. «Вы не доживете до осени», — снова вспоминаются ему слова целительницы. Свет, да как можно сблизиться с женщиной, обвиняющей его невесть в чем всякий раз, когда он окажется рядом? С женщиной, считающей оскорблением всякий намек на чувственность в его помыслах! Винящей его за все ошибки, какие он совершал по неведению! С женщиной, не желающей слышать, когда он пытается до нее докричаться!
Холодное мерцание звезд и ветер с Восточного Океана заставляют его вспомнить о Фиере и Закатных Отрогах, которые ему не суждено больше увидеть. Но теплый ветерок не может охладить разгоряченное чело.
За спиной его Черный Чертог, в котором не горит свет.
Волны с шелестом набегают на песок и откатываются назад.
LXXXVIII
— Ну и последнее, что следует обсудить, это письмо герцога об уплате налогов, — говорит Шиера, обводя взглядом стол.
Хайел устало, без всякого выражения, кивает. Небрежно кивает и Лидия. Обычно на таких советах присутствует кто-то один из Черных, и сегодня это как раз она. Креслин косится на Мегеру — ему кажется, что та бледнее, чем обычно.
— Это что, шутка? — спрашивает Креслин, встретившись с Шиерой взглядом.
— Не думаю, — подает голос Мегера, — как не думаю, что дорогой кузен измыслил такое сам. Ему это нашептали, либо Хелисс, либо Флорин.
— Так что же он пишет?
— Требует уплаты налога, по пятьдесят золотых пенсов четыре раза в год.
— А раньше герцог взымал с острова налоги? — спрашивает Креслин, повернувшись к Хайелу.
— Какие налоги, когда нет доходов? Он сам присылал деньги, на припасы и жалованье солдатам.
— Может быть, это фальшивка? — предполагает Шиера. — Подделка, сработанная умельцами из Фэрхэвена?
— Это его подпись. Письмо находилось в одном мешке с бумагами, подтверждающими регентство, — ворчит Хайел, угрюмо уставясь в выщербленную столешницу.
Креслин задумчиво морщит лоб и спрашивает:
— Его ведь доставил сутианский корабль, верно?
— Да… «Быстрый Змей».
— Понимаю, что ты имеешь в виду, — вмешивается Мегера. — Если дорогой кузен послал его по сутианским каналам, оно должно было прибыть вместе с отрядом из Оплота.
— Не обязательно, — возражает Хайел.
— На самом деле это не имеет значения, — медленно произносит Креслин. Все взоры обращаются к нему. — Во-первых, у нас нет пятидесяти золотых. Во-вторых, мы не заключали никаких соглашений насчет сбора податей. В-третьих, кого мы должны обложить налогом? И в-четвертых, что может сделать герцог, чтобы претворить свой указ в жизнь?
— Ты предлагаешь поднять мятеж? — спрашивает Хайел.
— Какой мятеж? — вздыхает Креслин. — Начнем с того, что у нас нет уверенности в подлинности этого уведомления. Даже если подпись настоящая, герцогу могли подсунуть бумагу, а он — подписать ее, не читая. Но, с практической точки зрения, важнее то, что этот указ невыполним, поскольку люди, которых предписано обложить налогом, не имеют ничего ценного. Что у нас есть? Питейное заведение при недостроенной гостинице, наторговавшее за все время работы золотых на двадцать, да кучка рыбаков, выручка которых за вяленую рыбу не превосходит тридцати золотых в год. А трем дюжинам солдат и стражей мы едва способны выплачивать жалование, даже получая помощь из герцогской казны. Если мы не разовьем торговлю, не добьемся самообеспечения или не найдем какой-нибудь другой способ добывать деньги, меньше чем через год наш остров ждут разорение и нищета.
