Другая половина мира - Ахманов Михаил Сергеевич

Но не эти диковины приковали взор Дженнака и толпившихся за ним людей. Травы и деревья, звери и птицы были, конечно, чудом, но человек в первую очередь интересуется подобными себе — существами, умеющими строить дороги, высокие насыпи, мосты и корабли, способными ковать металл, лить стекло, плести из перьев, мять кожу, выращивать плоды и злаки. Правда, тут не было белокаменных дорог на ровных насыпях, не было дворцов с арочными входами, не желтели маисовые поля и не возносился к небу дым от гончарных печей и кузниц, однако был поселок — большой, расположившийся между скалами и излучиной реки. Еще были сплетенные из тростника круглые лачуги с коническими крышами, и были загородки со стадами быков — небольших, с причудливо изогнутыми рогами. Все это звало, манило и соблазняло, как манит уставшего путника прохладный водоем у дерева с разостланной рядом циновкой трапез.

К счастью, Дженнак нигде не заметил чернокожих, за что и вознес молчаливую хвалу богам. Лишь они, всеведущие, знали, в какой из бесчисленных рощ укрылись дикари, куда унесла их река и как разыскать их след на речном берегу, в водах, в травах или среди деревьев. Правда, многие одиссарские воины являлись искусными следопытами, и первым таким был Грхаб, но кейтабцы, корабельщики и мореходы, знаков земли не понимали. Если не вылезет глазастый Хомда… Ну, коль вылезет, решил Дженнак, придется заткнуть ему глотку!

Он повернулся и, увидев, что все его воинство сгрудилось беспорядочной толпой, глазевшей на чудеса Риканны, повелительно кивнул Саону. Тот грохнул рукоятью клинка о нагрудник, изрыгнул хулу на головы вонючих скунсов, пожирателей бычьего навоза, и снова выстроил людей в боевой порядок. Так они и вошли в селение: две цепочки копьеносцев, прикрывавших отряд слева и справа, а между ними — стрелки с взведенными арбалетами и свора кейтабцев. Глаза островитян горели, как у почуявших добычу волков.

В поселке царили тишина и безлюдье; лишь дым над примитивными очагами, брошенные орудия да перевернутые горшки, глиняные и грубые на вид, свидетельствовали о поспешном бегстве. Одисс все же не отказал дикарям в разуме: изведав гибельную мощь стали и потеряв половину боеспособных мужчин, они решили не связываться с пришельцами. За это — хвала Шестерым! — подумал Дженнак с облегченным вздохом; пусть он будет свидетелем грабежа, но не резни и насилия.

У первой же хижины, жалкого хогана с тростниковыми стенами, он приказал остановиться и отпустил кейтабцев на охоту, повелев жилища не жечь, скот зря не резать, а людей — коль будут они найдены — не убивать, а вести к нему для допроса, обещая за каждого чернокожего три серебряных чейни. Кейтабцы разбежались с возгласами нетерпения и тут же стали шарить по домам и загонам, проявляя редкостное мастерство и немалый опыт; похоже, тень просяного зернышка — и та не ускользнула бы от их выпученных глаз. Одиссарские воины, по-прежнему в боевом порядке, двинулись вслед за Дженнаком. Он повел их к середине деревни, где, как ореховое ядрышко за слоем скорлупы, угадывалось обширное пустое пространство — площадь или что-то вроде нее.

Деревня оказатась велика: вероятно, людей здесь насчитывалось две-три тысячи, а скотины и того более. Тростниковые хижины стояли не на столбах и насыпях, как было привычно для одиссарцев, а прямо на земле; все они выглядели одинаково — круглые, с овальным входным проемом, слева от которого находился очаг, полтора десятка плоских камней, вкопанных в почву. Проходы между хижинами, предназначенные для людей и быков, были широки, и с них не составляло труда разглядеть внутренность жилищ, и все их убранство, и вещи, которыми пользовались в дни мира и войны. Было их немного: уже знакомые Дженнаку дротики, копьеметалки и копья с кремневыми наконечниками, глиняные кособокие горшки, плетеные корзины и сумки, связки каких-то кореньев и трав, подвешенных к кровле, заостренные палки и осколки кремней, а также шкуры. Шкуры, вероятно, являлись главным богатством чернокожего народца, не знавшего кузнечного искусства, не умевшего ни плести из перьев, ни строить прочные суда, ни копать водоемы, ни добывать из недр земных металл, ни приготовлять бумагу, ни писать на ней. Да и шкуры они выделывать как полагается не умели, не ведая о десятках снадобий и зелий, применяемых одиссарскими мастерами.

Облезлые шкуры да кривые горшки — вот и все! — подумал Дженнак. Жалкая добыча для островитян! Впрочем, не за шкурами они сюда явились…

Саон будто подслушал его мысли.

— Что скажешь, мой господин? Я так думаю, здесь и кейтабец не найдет, что утянуть. Эти люди цветов Коатля небогатый народ!

— Смотря что считать богатством, санрат. Ты видел Ро’Кавару? Там на каждую циновку трапез садятся вшестером, там спят не в хогане на ложе, а на камнях, там люди роятся подобно пчелам в улье, и не хватает для них ни места, ни еды. А тут… — Дженнак махнул рукой в сторону равнины. — Народ небогатый, да земли обильны!

— Но чего же мы ищем в них, мой господин, кроме сетанны и чести? Мы — не кейтабцы; наша земля еще обильней, чем здешняя, и хватит ее всем Пяти Племенам и всем нашим потомкам. А не хватит, так отвоюем у тайонельцев или у тасситов, пожирателей праха! Чего же мы ищем здесь, в этакой дали? Ведь сказано: у стен родного хогана и цветы благоухают слаще!

— Ты глупец, Саон, — буркнул молчавший до того Грхаб. — Земли лишней не бывает, и брать ее надо всюду, куда дотянешься копьем и клинком.

Санрат насупился.

— Не с тобой я говорю, почтенный, а с вождем. Мы оба, ты и я, люди битв, ягуары, и видим на полет стрелы. А вождь и наследник — кецаль! Сокол! И видит на полет сокола!

Должен видеть, отметил про себя Дженнак, а вслух произнес:

— Ты спрашиваешь, чего мы ищем здесь? В чем наша цель, и в чем смысл поисков? Мог бы я сказать: ступай, Саон, за ответом к чаку, моему отцу, великому ахау, или к мудрому Унгир-Брену, ибо видят они цель и смысл яснее меня. Мог бы сказать, но не скажу! А сам отвечу так: коль мир состоит из двух половин, то кому-то нужно соединить их. Почему бы не нам?

— Достойный ответ! — промолвил Саон. — Достойный, клянусь секирой Коатля!

Миновав последний ряд хижин, они вступили на площадь. То было круглое пространство, достигавшее в поперечнике двух сотен шагов; в самой середине высились в ряд три больших строения, скорее дома, чем хижины, ибо сложили их из бревен, вкопанных вертикально в землю и слегка наклоненных. Центральный дом был, несомненно, жилищем вождя или колдуна — перед ним торчал бог чернокожих, вытесанный из дерева, увешанный ожерельями из раковин и обмазанный бурой засохшей кровью. Левый хоган являлся Домом Воинов; стены его украшали человеческие головы, засушенные и подвешенные на сплетенных из травы шнурках, пол внутри был покрыт шкурами, а у очага громоздились обглоданные кости. Посмотрев на них, Дженнак вздрогнул от отвращения и решил, что чернокожие, подобно дикарям Р’Рарды, не брезгуют человечьим мясом. Такой была его первая мысль, а вторая — что зря он, пожалуй, не дозволил кейтабцам вырезать это племя и переправить его в Чак Мооль дорогой страданий.

Он поспешно отвел взгляд и уставился на третье строение. Оно, вероятно, являлось гостевым домом: был при нем очаг, была долбленая колода с водой, был загон с какими-то жуткими тварями, уродливей коих Дженнак не видел ни во сне, ни наяву. Видимо, этих самых животных Хомда-северянин разглядел с высоты и назвал горбатыми тапирами, но на тапиров они походили не больше, чем еж на барсука. Высокие, с голенастыми ногами и длинными шеями, изгибавшимися наподобие одиссарского клинка, они поросли бурой мохнатой шерстью, свисавшей клочьями с боков и горбатой, как лук, спины. Морды их были ужасны — вытянутые, нелепые, с отвислыми губами, словно маски демонов, поджидающих умершего на дороге в Чак Мооль. У каждого между огромных желтых зубов торчали пучки травы, и челюсти медленно двигались, перетирая жвачку.

Но, видимо, эти твари были безобидными, так как рядом с ними стоял человек — не чернокожий и голый, но подобный самому Дженнаку. Правда, был он невысок и хрупок, скорее изящного, чем сильного сложения, но тело его отливало цветом красноватой меди, волосы были темными и длинными, черты лица — правильными: губы — в меру тонкие и в меру пухлые, нос — не расплющенный, а прямой, с тонко вырезанными ноздрями, лоб — высокий и выпуклый, глаза под дугами узких бровей как два шарика обсидиана. Настоящий человек, храни его боги! В сандалиях, в одежде и с украшениями — с плеч его спадала легкая льняная туника, перехваченная кожаным поясом, с шеи свисало ожерелье из перьев и плоских деревянных пластин, и к нему был подвешен маленький медный нож. Выглядел он лет на сорок пять — прекрасный возраст для мужчины, когда старческие немощи еще не взыскали мзду за накопленный опыт.