Журнал «Если» - 2008 № 03
Возьмем классическую космооперу Эдмонда Гамильтона «Звездные короли». Герой приходит в себя в чужом теле, переброшенный в далекое будущее, оказывается самым-самым главным, руководит армадой кораблей, разбивает наголову врага и спасает принцессу, на коей и женится впоследствии. Принцесса — персонаж, к настоящей «твердой» фантастике отношения не имеющий, вот сумасшедший ученый — другое дело. Но в космоопере со времен Гамильтона принцессы время от времени водятся.
Что это напоминает? Правильно, фэнтези. Вот где принцесс пруд пруди. Эльфийских, заколдованных, расколдованных… Принцесса в фэнтези — штамп, объект пародии (например, в романе Натальи Резановой «Кругом одни принцессы»).
Роднит фэнтези и космооперу явно выраженная ксенофилия (иные не обязательно симпатичны, есть среди них и плохиши, но вообще наличие других рас, взаимодействующих с человеком, показательно). В фэнтези это эльфы, тролли, гномы и прочие представители «волшебного народа», вернее, «волшебных народов», живущие рядом с людьми и воспринимающиеся внутри сюжета как норма. То есть они и волшебные, и удивительные, но появление их на жизненном пути героя не вызывает сенсации и культурного шока (НФ чаще рассматривает именно Контакт — и культурный шок как одно из его последствий). В космоопере место гномов и эльфов занимают инопланетяне или генетические конструкты. Почему-то чаще всего с человеком, бороздящим просторы вселенной, сотрудничают разумные кошки, но и другим находится занятие. Вообще, без наличия Иных, как правило, со сверхспособностями, космоопера — не космоопера…
Откуда такое сходство? Дело в том, что и фэнтези, и Space Opera развиваются по одной и той же очень древней, мифологической схеме квеста. Герой узнает о своем предназначении (кого-то спасти, кого-то освободить, стать членом элитной профессиональной группировки), отправляется в странствие, находит союзников, сражается с противниками, побеждает их и с высокой вероятностью берет в жены принцессу. Иногда фатум толкает его на поиски какого-то потрясающего артефакта, с помощью которого можно либо спасти, либо уничтожить мир или существующий порядок.
О поисках артефактов в фэнтези мы все хорошо знаем. Но и в космоопере, как правило, герой рано или поздно натыкается на артефакт, оставленный Древними, Теми-Кто-Ушел, Предтечами и т. д., благодаря чему получает Силу, Бессмертие, Всемогущество и прочие бонусы: вспомним хотя бы «Спектр» Сергея Лукьяненко или эпопеи Василия Головачева.
Дело здесь не в сознательном построении по подобию; это, скорее, гомология, сходный результат эволюции под влиянием сходной же окружающей среды — формообразующего влияния Мифа.
Иногда, правда, эти сближения носят явно экспериментальный характер, как, например, в демонстративно «производственном» космическом романе Сергея Жарковского «Я, хобо». Герой, преодолев испытания сугубо «естественно-научного» плана в космосе и на поверхности планеты, оказывается Избранным и получает от прежнего хранителя… два карающих волшебных меча совершенно фэнтезийного свойства. Что переводит все предыдущие приключения героя в совершенно неожиданную плоскость. Да и далекая Земля выглядит неким подобием Мордора со злодеем-императором. Кстати, то, что герой получил в качестве волшебного оружия именно меч, показательно; меч — сакральный атрибут героя фэнтези, у него есть свое имя, он волен сам выбирать себе хозяина и т. п. Недаром герои «Звездных войн» (тоже, в сущности, фэнтези) при всей видимой технологической продвинутости окружающего мира сражаются на ритуальных мечах, пусть световых, но все же…
* * *Еще один совершенно «ненаучый» вид НФ — направление с условным названием «умирающая Земля». К этой разновидности относятся, например, рассказы Джека Вэнса, повесть Марины и Сергея Дяченко «Уехал славный рыцарь мой», роман Ильи Носырева «Карта мира». Все эти произведения посвящены отдаленному будущему, когда наука на Земле замещается магией — так, в мире Носырева в результате разработки супероружия в страшном городе Аль-Магадане отменены, а вернее, рассматриваются только как частный случай, все законы физики, в результате чего мир стал совокупностью возлеизъявлений всех населяющих его людей. В повести супругов Дяченко мотивация, интенсивность желания тоже является действенной природной силой. Иными словами, если вдуматься, мы имеем дело с виртуальной компьютерной реальностью, но без компьютеров.
Грань между физикой и метафизикой расплылась окончательно именно с изобретением виртуальной реальности: в результате еще одной антинаучной, мифологической разновидностью научной фантастики стал киберпанк. В среде, сконструированной Матрицей, возможно все, что угодно, потому что «нет никакой ложки».
Кстати, попытка оживить НФ при помощи модной нынче эвереттовской теории множественности разветвленных миров, тоже переводит жанр в область чудесного. Недаром рассказы и повести Павла Амнуэля, одного из яростных паладинов научной фантастики и пропагандиста эвереттовской теории, посвящены привидениям и сбывшимся или несбывшимся предсказаниям («Дом для призрака»). Эвереттовская теория, как бы ни обижались на меня ее сторонники, на самом деле просто подменяет собой религию, являясь своего рода «утешительным призом атеиста» и выстраивая систему неограниченных возможностей, но без Высшей силы и религиозной философии.
Таким образом, область чудесного все активней захватывает исконные земли «твердой» НФ, оставляя на ее долю не так уж много. Прямо скажем, научная фантастика действительно находится в кризисе, и этот кризис начался с того самого момента, как появились первые НФ-произведения. Уже тогда жанр подстерегали две опасности.
Первая — пресловутый «человеческий фактор». У родоначальников НФ в ходу был образ романтического героя или сумасшедшего ученого, что оживляло повествование, но он очень быстро себя исчерпал. Как результат.
— «человек науки» в произведениях НФ ХХ века очень часто оказывался лишь функцией (их часто и зовут по профессии, по функции — Доктор, Капитан…). А на голой функции роман не построишь, поэтому большинство классических примеров НФ — рассказы, в лучшем случае повести, тогда как основную нагрузку в литературе несет именно роман.
Вторая — в самой неточности, подвижности определения. Начнем с того, что научная идея со временем устаревает и становится антинаучной, как стал антинаучным запуск космического корабля из пушки-катапульты или — еще раньше — полет на Луну на колеснице, запряженной птицами. А если идея устаревает, считать ли это произведение научной фантастикой? Научны ли рассказы Лема о пилоте Пирксе? Техника его космических кораблей выглядит весьма устаревшей, а где-то, напротив, доныне недостижимой. Значит, надо делать некую оговорку: научной следует считать фантастику, которая выглядела научной на тот момент, когда писалась. Что автоматически помещает в этот разряд Фламмариона, Сирано де Бержерака и прочих.
