Мария Ермакова - Зеркала
Старик вывел его наружу, а сам замешкался, но вскоре появился. Они вернулись к костру.
— Ну, ты, старикан, даешь! — восхитился Шторм.
— Пять лет людей не видел, — пояснил тот. — Он у меня единственная радость был. Ну да ладно. Отметим!
Шторм подозрительно глянул на Инвари. Тот только плечами пожал.
Вино, которое из уважения к возрасту, пить полагалось малыми чарками, черпали ковшом и пускали по кругу.
Старик, разомлевший от запаха дичи и горячего бульона, расслабился, перестал поминутно зыркать на Шторма и проверять уровень вина в бочонке. Его нос радостно алел на порозовевшем лице. Похоже, он, и правда, соскучился по людям.
Под вечер похолодало сильнее. Инвари все ждал, когда отшельнику надоест трапезничать под открытым небом, и он пригласит их в пещеры, но тот с удовольствием поглощал пищу, запивая драгоценным вином, на свежем воздухе. Они не разговаривали. Старик о мире не спрашивал. А Инвари и Шторм просто наслаждались горячей едой и долгожданным отдыхом.
К удивлению своему Инвари захмелел. Такого с ним никогда не случалось.
Шторм, отяжелевший от еды, раскинул на земле свою овчину, улегся и принялся подшучивать над отшельником. Какие, мол, срамные мысли тебя, дед, в одиночестве одолевают? Часто ли? — Не до срамных мыслей, отвечал тот, я истину ищу. — Знаем мы, где твоя истина — у девок под подолом! — А ты, лысый, больше нигде и не искал, наверное? Неспособен потому что. — Почему это неспособен? Я — добрый человек, а истины, получается, недостоин! Где же правда? — Какой же ты добрый человек? Ты в зеркало на себя-то смотрел? — Да раскаялся я! Закуси тобою мышь, раскаялся! — Раскаялся, как же! А правда твоя на острие меча, а скорее — на перышке разбойничьем…
Так, беззлобно, впрочем, они переругивались, а Инвари, подложив спину седло, смотрел в не по-осеннему низкое небо, и ждал подходящего момента. Когда ковш в очередной раз оказался у него, он сыпанул туда давно зажатый в ладони порошок. Еще пара кругов — Инвари лишь делал вид, что пьет — и собеседники начали зевать. Отшельник сам не заметил, как, совсем расслабившись, уснул, скрючившись у костра. Шторм тоже зевал.
— Спекся дед-то, — сказал он Инвари. — И я чего-то устал…
— Ты не спал прошлую ночь, — улыбнулся тот, — да и кровь у тебя от головы отлила к желудку…
— Отлила… прилила…, - пробормотал Шторм и ушел в кусты.
Вернулся еще более сонный. Глаза его так и слипались. Однако подозрительности в них не убавилось.
— Посторожишь, монах?
— Конечно. Я тебе должен сон — за прошлую ночь. Ложись, тебя-то небось грехи мучить не будут?
Мгновение Шторм смотрел ему прямо в глаза. Потом принялся укладываться, зевая и сладко потягиваясь.
— Ты все-таки не забывай наш разговор, — пробормотал он.
— На лошадей взгляну, — сказал Инвари, и ушел туда, где кони выбивали копытами из-под снега еще зеленую траву.
Когда он вернулся, Шторм уже похрапывал, завернувшись в шкуру. Инвари накрыл отшельника своим плащом, подложил ему под голову седло, и, не оглядываясь, двинулся к холму. Он знал, что в ближайший час они не проснутся.
Он влез в пещеру и пошел туда, где видел странный свет. Вот только никакого света не было. Коридор заканчивался тупиком. Инвари глазам своим не верил — осклизлая каменная стена. Он даже руку протянул, чтобы коснуться, но тут же отдернул, как от огня — пальцы уперлись во что-то мягкое. Камень? От его движения камень зашевелился. Пальцы нащупали грубую холстину, занавешивающую проход. По виду — каменный монолит. Он отвел потайную занавесь в сторону, и свет брызнул оттуда, как сок из фрукта — яркий, живой, веселый. Инвари постоял немного, чтобы глаза после мрака пещеры привыкли к нему и, решительно откинув занавесь, шагнул вперед.
***
И попал в лето.
Буйное цветение луга с одной стороны и задумчивый бор со спасительной тенью — с другой, окружили его, повергнув в изумление. На лугу басовито гудели шмели и стрекотали кузнечики, в опрокинутой чаше неба ликовал жаворонок, на полуденной стороне зенита кружил ястреб, высматривая добычу. От леса веяло прохладой, там щебетали и пересвистывались лесные пташки, лучи еще раннего солнца бороздили воздух столбами ясного света, слышалось деловитое журчание ручья и откуда-то оттуда и впрямь веяло свежестью. Словно и не было унылой поры дождей, холодов и снега, словно не задувал сейчас снаружи ветер, несущий зиму.
Инвари так и застыл посреди этого великолепия, забыв о времени. Сладкий воздух томил его грудь, легкий ветерок задувал в восхищенное лицо и мысли в голове совершенно перепутались. Что это? Выход в другой мир? В другое время? Грезы его собственного сознания? И вместе с тем он чувствовал, что где-то уже встречал подобное. В своем ли прошлом? Нет, он не мог вспомнить. Но это слабое мерцание, какого не может быть у настоящих деревьев, это тщательно подобранное буйство красок! А вот цветок, таких не бывает в природе, что за цвет, Боги мои, что за огнеглавый сияющий цвет! Подчиняясь его призыву, Инвари шагнул к цветку, и протянул руку, не сорвать, нет, как можно, но лишь коснуться его светящихся бархатистой нежностью лепестков, убедиться, что не привиделся… Пальцы больно скребнули по камню.
Не может быть!
Он прикрыл глаза и провел рукой по шероховатой поверхности пористого известняка, составляющего внутренности холма, камня, на котором…
— Убери руки от стены! — раздался угрожающий голос. — Обернись, медленно.
Инвари почувствовал холод, стекающий по спине — в него целились и, судя по тому, как леденило, всерьез собирались выстрелить.
Он очень медленно обернулся и увидел металлический наконечник болта, направленного ему в грудь из арбалета Шторма. Лицо отшельника, без особого усилия держащего арбалет, было искажено яростью.
— Вор! — с холодной ненавистью произнес он. — Кто позволил тебе прийти сюда, щенок, не знающий законов гостеприимства? Посмотри вправо, медленно поверни голову, видишь холмик земли в углу, там, где цветет шиповник? Видишь? Там погребены несчастные жертвы собственного любопытства, и твое тело через несколько коротких мгновений попадет туда же. Тебе ведь понравилось здесь, не так ли? Им тоже, а что может быть лучше, чем быть похороненным в месте, которое пришлось по душе!
Инвари увидел, как палец старика лег на курок. В этом тесном пространстве и в такой близости от оружия он мог не успеть увернуться. Он не знал, как отшельник отреагирует на то, что он собирался сделать. Между тем старик поднял прицел — теперь он метил в горло. Инвари стало не по себе и он, прямо взглянув в бешеные блеклые глаза, на дне которых еще плескалась сонная одурь, четко произнес:
