Алексей Евтушенко - Колдун и Сыскарь
— А что ещё?
— К парикмахеру я не сходила. Не успела за всей этой кутерьмой. Теперь места себе не нахожу, извелась вся.
— Это так важно? — удивился Сыскарь.
— Ещё бы. Сам подумай. Впереди, очень может быть, нас смертельный бой ожидает, а у меня голова не в порядке. Ужас.
Мужчины молча переглянулись. Аргумент превосходил их понимание. Или лежал в совершенно иной плоскости бытия. И с этим ничего нельзя было поделать.
Гроза разразилось, когда до Кержачей оставалось не более получаса крейсерского хода. Или даже двадцать минут, если прибавить скорости. Да такая гроза, что Ирине пришлось остановиться, съехав на обочину. Бешеные потоки воды заливали ветровое стекло, дворники стонали, но не справлялись, и уже в пяти шагах за сплошной стеной ливня нельзя было разглядеть ничего. Резко потемнело, ощутимо упала температура, отяжелевшие чёрные тучи едва ползли, цепляясь брюхом за верхушки, деревьев. Там и сям, одна за другой вспыхивали молнии, и гром, больше похожий на близкие раскаты крупнокалиберных орудий, не утихал ни на секунду.
Минут десять они просидели в машине, ожидая, когда гроза выдохнется, но не тут-то было. Наоборот, создавалось впечатление, что природный катаклизм лишь набирал силы.
Много позже Сыскарь не раз пытался восстановить в памяти последовательность событий, которые произошли тем поздним вечером, начиная с минуты, когда он сам сел за руль, чтобы пробиться в Кержачи сквозь эту жуткую грозу, и до самого конца. И не мог. Обрывки. Эпизоды. Отдельные кадры. То же самое случилось и с остальными. Как будто все они действовали в полубессознательном состоянии, на инстинкте и голой воле к победе. И лишь потом, сложив вместе свои воспоминания, сумели получить относительно целую картину. Весьма относительно.
…Кроссовер ползёт на скорости пять километров в час сквозь чёрный водопад, непрестанно озаряемый вспышками молний. Гром не даёт говорить. Мобильной связи нет. Сквозь треск помех на какой-то радиоволне доносится новостное сообщение о необычайно мощном циклоне, взявшемся буквально ниоткуда. Синоптики в полном ауте, никто ничего не понимает…
…Кержачи словно вымерли. Видимо, случился обрыв, нет электричества и за потоками воды с почти уже ночного неба едва можно различить тёмные размытые пятна домов. В свете фар — промокшая до последней нитки девчушка загоняет во двор через калитку небольшую стаю гусей с гусятами. Девчушка рыжеволосая и веснушчатая, лет шести-семи, и где-то Сыскарь её уже видел. Ах, да. Здесь же, в Кержачах, на второй день. С этими же гусями. Кажется, с тех пор прошли годы. Подчиняясь инстинктивному порыву, Сыскарь останавливается, выскакивает из машины, делает к девчушке несколько шагов, тут же промокая насквозь под неутихающим ливнем. Девчушка стоит и спокойно глядит на Сыскаря. В её зелёных, как майская трава, глазах нет ни капельки страха. Лишь понимание. И немного детского любопытства.
— Ты не видела вашего колдуна, Григория?! — стараясь перекричать гром, спрашивает Сыскарь. — И вашу новую учительницу Светлану?
— Видела, — отвечает девчушка.
Очень странно. Сыскарю приходится кричать, а она говорит, не напрягаясь, но всё слышно.
— Где они?!
— Знаешь старую церковь? Там, где деревня Горюновка была?
— Нет!
— Это там, за леском, на холме. — Она показала рукой направление. — Идите вверх по реке, не ошибётесь. Туда они пошли, я видела, когда гусей пасла.
— Аня! Аня, домой скорее! — Женский крик от крыльца.
Девочка Аня скрывается за калиткой, он бежит к машине…
…Река вздулась. Кажется, её поверхность кипит, но это дождь. Теперь уже пополам с градом. Дальше на машине не проехать. Хорошо, что они догадались взять фонарики и до того, как дождевые капли смешались со льдом, успели нырнуть в лес. Листва и еловые лапы хоть как-то защищают…
…Они выходят на опушку леса. Вымокшие, исцарапанные, измазанные в грязи по колено. Здесь уже нет ни ливня с градом, ни молний, ни грома. Кто-то будто вырезал в чёрных тучах ровный широкий круг. В этом круге светит ущербная луна и видны несколько звёзд. Луна освещает безлесный холм и церковь без купола на его вершине. Это здесь. Но не только луна освещает картину. На самом берегу, под холмом, горят костры. Отсветы пламени пляшут на сидящих вокруг костров фигурах и шкурах, разбитых рядом шатров.
— Мёртвый табор, Андрюха, — шепчет Симай так громко, что слышат все, и его глаза расширяются от страха. — Это мёртвый табор. Мы забыли отпевание заказать. Обещали и не сделали…
… Холм с этой стороны слишком крут, не поднимешься. Надо обойти и поэтому костров не миновать. Они идут сквозь мёртвый табор, и мёртвые цыгане, которые выглядят как живые, провожают их глазами. От ближайшего костра поднимаются двое. Седой старый цыган с золотыми перстнями на пальцах и молодая цыганка с глазами, как две чёрные звёзды. Баро и Лила.
— Какая удивительная встреча! — восклицает Лила, подбоченившись. — Здравствуй, Андрей. Здравствуй, Симай. И вы, люди добрые, здравствуйте. На свадьбу? Поторопитесь, молодые уже в церкви!
Она хохочет диким смехом, закинув голову, а Баро лишь молча смотрит глазами, в которых плещется столько печали, что, кажется, прорвись, хлынь она наружу, и мир утонет в ней и не вынырнет уже никогда.
— Мы помним, — говорит Андрей. — Извините, что так вышло, но мы всё помним. Дайте закончить это дело, и потом мы закончим с тем, что обещали вам. Если можете, помогите. Если не можете, не мешайте.
— Девушку оставь, — говорит Лила. — Не место там девушке. Посиди с нами, красавица, — обращается она к Ирине. — Пусть мужчины займутся тем, чем они должны заняться…
…Они поднимаются на холм и входят в церковь. Внутри всё залито жарким светом свечей и полно… нет не народа. Чтобы назвать этих существ народом, нужно принадлежать к ним. А он всё-таки человек. Во всяком случае, пока…
…Гигантская, в людской рост, жаба, скользкая от слизи, косит на вошедших зеленоватым выпученным глазом с вертикальным зрачком…
…Десятка полтора-два скелетов в полуистлевшей одежде сбились в плотную кучу вокруг чьей-то бородавчатой туши. Как следует тушу за скелетами не разглядеть. Видно только, что голова существа почти сливается с телом, из бородавок растут пучки длинных чёрных волос, а глаза прикрыты тяжёлыми морщинистыми веками. «Вий?» — мелькает мысль. К горлу подступает нервный смех…
